Чудо-юдо, Агнешка и апельсин

- Почему нахлебником? Он мне родной брат, я у него одна сестра. Было время, я ему помогла, теперь - он мне. Он тогда сам сразу написал, чтобы я о тебе не беспокоилась и все расходы он возьмет на себя. И даже нам несколько раз денег присылал. Он хороший брат… А теперь нам полегче стало, намного легче…

Она сказала «легче», а вздохнула тяжело, горько. Михал это подметил.

- …А чтобы ты на праздники приехал, «он» не захотел. Сколько я его уговаривала, объясняла и малышки тоже, даже плакали. А «он»: «Нет! И нет! Или он, или я»! - и весь сказ.

- «Или он, или я»! - мстительно повторил Михал, представив себе пустые, а может, и вовсе сломанные кроличьи клетки.

- Грозился напиться, если ты приедешь. И напился бы после ссоры с тобой. А уж без ссоры бы не обошлось. Так что сам видишь, какое веселье получилось бы на этих праздниках. После больницы он теперь хромает - одна нога короче стала. Вот он и стыдится… Мне не говорил, но я сама знаю: языка твоего боится. А ты бы, уж конечно, не выдержал… Он бы потом запил и опять остался бы без работы. А страдал бы кто? Ты не маленький - сам понимаешь…

- Понимаю, понимаю, - повторил Михал язвительно, даже не пытаясь ни во что вникнуть. - Ладно, мать, праздники у тебя прошли спокойно, и на этом точка.

- Где уж там спокойно! - вздохнула она. - Я все о тебе думала. И сны каждую ночь плохие видела… Была бы я спокойна, разве помчалась бы сюда в ночь, без сна, чтобы тебя повидать? Мне сегодня надо еще в вечернюю смену на завод поспеть.

- Не надо было приезжать, - с непримиримой жестокостью произносит Михал. - Чего было ехать?

Она только сейчас заметила, только сейчас до сознания ее дошло, как он с ней разговаривает: тон и смысл его слов.

- Михал, что с тобой?… Я думала, это ты со сна такой чудной, но ведь ты вроде бы уже совсем проснулся? Что с тобой? Не заболел ли, часом, сынок? - И, опять встревоженная, она протягивает руку к его лбу.

- Здоров я, - отстраняется Михал.

- А как праздники провел? Наверно, Петровские приглашали тебя в гости?… Ты же здесь один… без дяди остался…

- Ну и что?… Больно я им нужен! На праздники… - произносит он с многозначительной интонацией в голосе.

Мать этого не замечает.

- Ну, они хоть угостили тебя? Дядя всегда у них…

- При чем тут дядя? - Михал даже подскакивает на кровати. - Что я, нищий, что ли? Не нужны мне ничьи подачки! Ничего мне не надо! Никого! Никого! Понятно?

После этого взрыва Михал поворачивается на бок и закрывает рукой лицо: ему больно видеть побледневшее, испуганное лицо матери. Всего несколько месяцев он не видел ее, а как она изменилась! Похудела, осунулась, сгорбилась.

Как она сейчас поступит? Окликнет его? Соберется и уйдет? При этой мысли сердце у него сжимается от боли. «Нет, пусть уж лучше она сердится… Только бы не уходила…»

Слышится шорох. Михал отнимает от лица руку, готовый вскочить с кровати и загородить матери дорогу к двери.

Она подходит к окну и тяжело опускается на табурет. Кладет руки на подоконник, роняет на них голову. Видно, что она очень устала. Всю ночь не сомкнула глаз. На праздники у нее тоже не было ни минуты отдыха. Михал хорошо знает до предела заполненные всякой домашней работой «праздничные» дни матери!

А теперь вообще в ночь на завод! Две ночи без сна, дорога туда и обратно затем только, чтобы убедиться, что с ним ничего не случилось, чтобы провести с ним несколько часов…

«Сын! Сынок!» - долетает откуда-то эхо материнских слов, услышанных им после пробуждения. А может быть, это она сама вновь повторяет их?

Нет. Михал напрасно напрягает слух. С улицы доносится лишь воркование голубей. Может быть, она заснула?

Осторожно, стараясь не шуметь, он встает и подходит к окну. Поднимает мать на руки - какая она легкая, кажется, похудела еще больше! - и укладывает ее на дядину кровать. Пусть отдохнет. До поезда еще несколько часов. Он приносит одеяло. Утро прохладное - пусть согреется. Заботливо, со всей нежностью, на какую он только способен, Михал укрывает мать… и вдруг худые руки обвивают его шею, а горячее, заплаканное лицо прижимается к его щеке…

Когда несколько часов спустя мать открывает глаза, она видит сына снующим вокруг стола. Он накрыл уже его к завтраку, красиво разложил на тарелках все, что было в доме и что привезла она. «Где он взял скатерть?» У брата она никогда не видела скатерти! Загадка разъясняется, когда в слегка приоткрытых дверях появляется девочка, та самая, которая утром впустила ее в квартиру. Она подает Михалу сахарницу.

- Михал, я принесу примулу, - шепчет она, - поставим ее посередине.

- Зачем? Ее же не едят?

- Зато красиво!

- Ладно, давай сюда свою примулу!

Михал замечает, что мать открыла глаза.

- Мама, вставай, завтрак готов.

«Неужели это тот же Михал?» Тот и совсем не тот. Возмужал. Стал серьезнее. Но не это главное. Что же в нем все-таки изменилось? Что?… Во время завтрака, и потом по пути на вокзал, и даже у окна в поезде, который вот-вот тронется, мать внимательно всматривается в сына и уже в который раз все спрашивает:

- Скажи правду, сынок, как тебе живется здесь, у дяди?