Чудо хождения по водам

Невнятная обжигающая мысль пробрезжила в В. смутной догадкой. Он торопливо скинул с себя рубашку, сбросил туфли, освободился от брюк, покидал все внутрь машины, закрыл окна, заблокировал двери и, в одних трусах, оступаясь на корнях и ежами щетинившихся сосновых шишках, обжигая ступни о хвою, опрометью бросился на берег.

Нога ушла в воду точно так же, как тогда, когда приезжал с женой сюда в темноте, как в ванне, когда участковый с бородачом оставили квартиру, – беспрепятственно скользнула в ее прозрачное жидкое нутро и взбаламутила его, подняв со дна заклубившийся облачками ил. Вода принимала его в себя, когда не было наблюдателей, и не пускала, когда наблюдатели были. Жена, должно быть, наблюдателем не являлась. Во всяком случае, до вчерашнего дня.

В. плыл, и у него было чувство, что он может плыть так бесконечно, вода – его родная стихия, он рыба, он дельфин, он кит, он рожден для жизни в ней, плыть, плыть, плыть – вожделело все его естество.

И он плыл, плыл, плыл, и мир, как в точку, как в свое ядро, сбежался к этому равномерному движению рук и ног, к этим равномерным вдохам-выдохам, к этому мягкому плеску воды вокруг. Все, что было вовне, исчезло, растворилось бесследно, и происшедшее с ним в эти последние дни обратилось в мираж, сон, морок. Что это было за наслаждение – находиться в воде, проникать сквозь нее, преодолевая ее мягкое кошачье сопротивление! Он достиг стоявшей над водой ленты тумана и вплыл вовнутрь, оказавшись в золотящейся белесой мгле. И плыть в этой мгле, не видя ничего вокруг, кроме нее, это было свое, особое удовольствие – казалось, мир исчез вообще, нет времени, нет пространства, и ты знаешь себя и помнишь только вот так ритмично загребающим руками, ритмично бьющим ногами…

Но туман кончился, открылась чистая вода, и вместе с нею, вместе с открывшимся видом другого берега за ее слюдяной полосой В. увидел себя не этим внемирным рыбодельфинокитом, а обычным, не слишком искусным пловцом, в мышцах уже накопилась усталость, движения замедлились, – пора возвращаться.

Нырять в туман вновь он не стал, проплыл вдоль его ленты, обогнул ее, отыскал взглядом место, где разделся, и устремился к нему. Оплывая туман, он довольно далеко уклонился в сторону пляжа, и путь до оставленных на берегу вещей основательно увеличился. Он плыл по отношению к береговой линии не под прямым углом, а как бы по гипотенузе. И теперь уже он не был свободен от мыслей. Об отправленных на южное море сыне и дочери думалось ему. Уезжали – отец вот он, всегда рядом, утром, когда встаешь с постели, и так этого не хочется, вечером, когда следует в нее отправляться, и снова так не хочется, а вернутся – папа неизвестно где. И о том, как устраивать свою новую, бобылью жизнь, думалось. Квартиру, видимо, придется снимать, это какой расход, представить только, и какая бессмысленность в бобыльем уделе – хоть удавись. Думалось, конечно, и о визите участкового с бородачом, об обещании бородача, которое висело дамокловым мечом и способа отвести этот меч в сторону, избавиться от его угрозы все так же не было видно. Но думалось обо всем этом со странной легкостью, мысль притекала – и так же утекала, не оставляя по себе следа; ни горечи, ни волнения, ни тяжести в душе – ничего. Чему должно быть, пусть происходит – такое вот было чувство. Словно он этим купанием смыл с себя всю свою прошлую жизнь – и начиналась иная, новая. Словно бы то было не озеро с унылым названием Запрудное, в котором купался десятки раз, окрестности которого исходил-обтоптал и вдоль, и поперек, а некий таинственный водоем с молодильной водой, он омылся ею – и теперь ему ничего не страшно, готов ко всему.

То, что вода выталкивает его из себя, поднимает на поверхность, и он уже не плывет, а как бы скользит по ней, он осознал лишь тогда, когда нормальный гребок стал невозможен, а ноги начали взлетать в воздух. И он замер на месте, – бьющийся на воде руками-ногами в тщетной попытке плыть, уподобясь рыбе, вытащенной зимним рыболовом из лунки на лед.

Какое-то время В. лежал, не двигаясь. Потом оперся руками и сел. Забавно он, надо полагать, выглядел, если бы кто-то мог его сейчас видеть, – сидящий посередине озерной глади, как на тверди.

Он подумал об этом – и его словно тряхнуло: раз его вытолкнуло из воды, значит, кто-то смотрит на него!