Чудо-мальчик

— Жалкий мальчишка, ты говоришь так, а сам даже не знаешь, в чем смысл того, что растешь, — зло процедил Ли Манги, цокая языком.

— Если ты растешь, — гордо сказал я, — это значит, что становишься взрослым.

— Это означает, что твоя сумасшедшая голова, которая могла бесплатно слушать радио, постепенно становится обычной.

Близнецы в черных костюмах, с трудом протиснувшись между нами, тоже вставляли по одному слову, не прекращая рыгать и давиться рвотой, издавая характерные звуки «уве-е-е»:

— Уве-е-е, моложе меня много детей. Я, уве-е-е, еще девочка-подросток. Все без исключения, уве-е-е, уве-е-е, стали, уве-е-е, обычными. Уве-е-е, уве-е-е. Уве-е-е-уве-е-е, уве-е-е-уве-е-е.

Я пристально смотрел на свое отражение в солнцезащитных очках Ли Манги. Между регулярно доносившимися свидетельствами мучений близнецов в уши врывался только гул ветра. Только гул ветра.

* * *

За прошедшие полгода полковник Квон, видимо, как и Ли Манги, прошел ускоренный курс обучения в группе чудо-мальчиков в Институте развития талантов, потому что, едва завидев меня, он хвастливо заявил, что теперь стал всемогущим. Он сказал, что знает обо всем, что творится в стране, и что нет таких дел, которые он не мог выполнить ради защиты страны.

С нашей самой первой встречи я ни разу не думал, что он здраво мыслит, но теперь он и вовсе был похож на лохнесское чудовище, которое, изрыгая огонь, выползло на берег. «Интересно, — подумал я, — если мы все окружим такого монстра и станем драться с ним, кто больше всех будет страдать и мучиться?»

Полковник Квон вряд ли знал такое человеческое чувство, как страдание, поэтому в итоге пострадали бы только озеро и несчастное чудовище, у которого отняли бы даже его последнее место обитания. К счастью, такого не могло случиться. Я пристально смотрел на полковника, и мой взгляд не был мутным от пережитой боли, напротив, он горел искрами негодования и обиды. Но надо признать, что, когда я бросал взгляд на его губы, они по-прежнему заставляли меня содрогаться от отвращения.

— Суть того, что я хотел сказать, очень проста, — как можно спокойнее произнес я. — Вам надо вернуть записные книжки моего отца.

Когда я нанес упреждающий удар, полковник Квон сильно растерялся.

— Послушай, под замком здесь сижу не я, а ты, — сказал он.

— Но первый звонок тоже сделали не вы, а я. Записные книжки отца — единственная причина, по которой мы сейчас общаемся вот так, наедине, — возразил я, еле сдерживая себя.

Полковник Квон, словно пластический хирург, выискивающий несуществующие недостатки, пристально посмотрел на меня. И было видно, что он не собирался говорить мне, что мое лицо совершенно.

— Ты, случаем, не влюблялся в кого-нибудь в последнее время?

Внезапно полковник Квон, словно серийный убийца, говорящий в суде о своем уважении к жизни, заговорил о любви.

— Сейчас попробую вспомнить. Иисус сказал нам, чтобы мы возлюбили врага своего.

— Я говорю не о такой любви! — резко оборвал меня полковник Квон.

— В мире есть и такая любовь, и, наверное, другая. Я не знаю другой, потому что еще молод.

Мы находились в офисе полковника Квона. Позади стола, за которым он сидел, через огромное окно, занимающее всю стену, открывался чудесный вид на вечерний пейзаж района Ёнсангу. Окно было настолько большим, что можно было обмануться, подумав, что в кабинете просто отсутствует стена. Окно являлось показателем того, что полковник стал первым человеком в информационном отделе разведуправления. Таким образом, можно считать, что он тоже осуществил свою мечту. Его лицо было трудно разглядеть, потому что он сидел спиной к окну, а на столе горела настольная лампа. Полковник Квон, не читая, подписывал документы, сложенные на столе, механически ставя свое имя в колонке утверждения.

— Эй, мальчишка, я говорю о женщине, — пояснил он, не поднимая головы. — Я спрашиваю тебя: влюблялся ли ты в последнее время в какую-нибудь женщину, которая заставляла бы твой «перец» вставать вертикально?

— Я не понимаю, о чем вы… — пробормотал я и подумал: «Какое счастье, что в комнате стало темно! Иначе он уже заметил бы, что я покраснел».

— Хоть ты и валяешь дурачка, ты что, думаешь, я не знаю твою черную душу? Ты читал мысли других людей, а сейчас не можешь понять того, что произносят вслух? Почему? Ты оглох, что ли? — Тут он, перестав подписывать бумаги, поднял голову. — Спрашиваю еще раз. Любил ли ты в последнее время женщину?

— Честно говоря, я любил одного мужчину… — начал было я, но быстро замолчал, потому что, желая сказать совсем другие слова, неожиданно для себя ответил правду.

— Я говорю не о твоем отце, — раздраженно отмахнулся полковник Квон.

«Уф, какое счастье, что полковник Квон не может читать мои мысли!» — мелькнуло в голове.