Чудо-моргушник в Некитае

Остаюсь твой покорный слуга,

граф Артуа,

а куда делась частица "дэ" перед моей фамилией? - почем мне знать, Луи? - может быть, Гастон Мишо её украл? - кто я, Луи, кто? - вот загадка для Французской Академии.

Почтмейстер смолк, и некоторое время в зале стояла тишина. А затем затем обрушилась лавина рукоплесканий:

- Ай да граф! Не ожидали!..

- Браво!.. Брависсимо!..

- Молодцом!.. Вот это проза так проза!

Де Перастини издали показывал знаки восхищения, Зузу слала воздушные поцелуи, и даже император с императрицей явно оттаяли - государыня вновь кокетливо улыбалась, поглядывая на графа, а император крутил головой от пережитого эстетического удовольствия. Когда все стихло, министр печати предложил:

- Ваше величество! Давайте три первых премии присудим. Ну, принц это, как говорится, вне конкуренции. Ли Фаню тоже что-то дать надо, все-таки наш национальный классик... А графу, я так считаю, надо дать первый приз в номинации "зарубежный фельетон" - как скажете, а, ваше величество?

Так и порешили - император согласился, а зал, рукоплеща, поднялся с места после оглашения итогов литературного конкурса.

Однако заслуженная победа не порадовала сердца графа Артуа. Он даже забыл свой грызущий голод. Одна мысль вытеснила все остальные - и кроме этой мысли Артуа ничего не воспринимал. А мысль была о возвращении на родину, - точнее, о невозможности этого возвращения после такого письма. "Дорогой Луи" и "додик" - ну, тут уж все - приехали!.. хрен тебе, а не родина. И граф, не владея собой, зарыдал. Он поднялся с места и, ничего не видя перед собой, побрел к выходу под взорами всего зала.

- Эй, граф! А премию-то забирать не будешь, что ли? - недоуменно окликнул его Ли Фань, но граф не слышал его.

Аббат Крюшон неожиданно вскочил с места и пулей помчался по залу. Обогнав графа, он шмыгнул перед ним в дверь, а следом с мест поднялись и все иностранные послы кое с кем из придворных. Когда граф вышел из дворца, намереваясь или взять рикшу, или уж топать пешедралом до дому, у крыльца уже вскидывал колени Крюшон, запряженный в шарабан. Он негромко заржал, привествуя своего седока. Графу уже было решительно наплевать - охота Крюшону корчить из себя лошадь, тем хуже для него. Он уже заносил ногу, чтобы сесть в коляску, но несколько рук остановили его.

- Граф или как там тебя... Гастон де Мишо... Не пора ли прекратить это глумление над аббатом?!. - гневно произнес британец Тапкин. - Поймите же, вы позорите всех европейцев! Это недостойно дворянина...

- Что? - обернулся к нему Артуа.

- Да то! - отвечало ему несколько голосов. А вслед за тем множество рук схватило его и, не давая опомниться, надело на него сбрую и привязало руки графа к оглоблям. Распряженного аббата усадили в коляску на место Артуа, и кто-то больно хлестнул графа:

- Н-но, пошел!..

Послышался чей-то голос:

- Не жалейте его, аббат, прогоните как следует - будет знать!

- С ветерком, аббат! - а дальше все смолкло, только свистел воздух в ушах графа Артуа, так шибко он понесся прочь.

Первым побуждением графа было опрокинуть коляску вместе с аббатом на землю, затем разметать к чертям оглогбли и, освободившись, начистить рожу Тапкину и Пфлюгену. Потрясение, возмущение, обида, ярость - все это захлестнуло Артуа в один миг. Но как только он сделал первый шаг в качестве рикши, в се в один миг отодвинулось. Что могли значить все эти мелкие пустяки, вроде укушенной задницы и подложного срамного письма вместе с общим глумлением! - мелочь, пыль, не стоящая внимания рядом с тем неземным блаженством, что охватили графа и всецело заполнили существо. Он летел как на крыльях, не чуя под собой земли, не ощущая своего тела, будто парил где-то в эмпиреях под благодатными лучами небесных светил. В ушах у него звучала музыка небесных сфер, ангельские голоса пели ему о Боге, ветер нежно отирал его лицо.

В этот миг граф любил всех - и Пфлюгена с Тапкином, что так великодушно позволили ему сподобиться небывалого счастья, и милого чудака де Перастини, и родного аббата Крюшона, голубя кротости в облике человека, и императора, хлебосольного владыку половины Азии, что так щедро угощал его пищей богов - лягушачьей икрой, и императрицу, эту утонченную редкую женщину с кристалльно чистой душой, и её милого шалуна-сына - что за талантливый мальчик, умный, вежливый, с живым умом, гордость родителей! - а больше всех граф Артуа любил дорогого, обожаемого, несравненного короля Луи - ведь это он послал графа в Некитай, в самую обитель мудрецов и святых, это благодаря ему граф Артуа наконец познал Бога и самое себя и окунулся в бессмертное счастье Истины и Любви. Да, теперь понятно, почему Крюшон так настойчиво хотел быть рикшей и не желал распрягаться!

"Но я не буду таким, как он, - растроганно думал граф. - В таком счастье не подобает скупиться. Мы теперь будем возить друг друга по очереди - день аббат, день я. Или так: вперед я, назад он. А на следующий день вперед он, назад я. А..."

- Ну-ка, стой, ты, мерин! - заорал грубый голос едва не в ухо графу. Ослеп, что ли - мы приехали.