Чудо пылающего креста

Спешно собранные ополчения Лициния, рассеченные теперь на части фланговыми колоннами Константина, пустились в беспорядочное бегство. На высотах в окрестностях Хризополя осталось лежать двадцать пять тысяч человек, но Лицинию снова удалось спастись, на этот раз бежав в Никомедию. Уверенный, что Константин оставит ему хотя бы часть той империи, которой своей жадностью и бездарным правлением позволил менее чем за десять лет растаять почти без остатка, он послал свою жену Констанцию испрашивать помилование для мужа у своего единокровного брата.

Но победитель вовсе не был склонен дарить побежденному что-либо еще, кроме жизни, — и то только в ответ на мольбу Констанции. Он, не долго думая, казнил беднягу Мартиниана, заместителя главнокомандующего, а Лицинию позволил снять навсегда свой пурпурный плащ августа, предварительно поклявшись впредь никогда не пытаться захватить власть. Признав Константина доминусом и отказавшись от всех дальнейших претензий на трон, бывший август восточной части империи отправился в изгнание в Фессалоники вместе со своей семьей.

4

Константин, Даций и Крисп стояли на одном из семи холмов полуострова, на котором лежал Византий, и смотрели на город, изувеченный шрамами осады. Он быстро пал после поражения Лициния в Хризополе, и теперь флот Константина, которым так уверенно руководил Крисп, стоял на якоре в небольшой бухте, имеющей форму рога, составляющей главную часть гавани, где так часто под солнцем собиралась стаями рыба, что местные жители уподобляли эту бухту мифическому Золотому Рогу изобилия.

— По-моему, это одно из самых прекрасных мест в мире, — высказался Даций.

— Для меня оно, пожалуй, может быть и самым важным, — задумчиво проговорил Константин.

— Почему ты так говоришь, отец? — удивился Крисп.

— Ты, Даций и Крок сможете держать в узде германские племена на западе. Если в Медиолане и Сирмии будут стоять войска, должно быть, не составит труда поддерживать порядок и на дунайской границе на севере. Но Восток — дело другое. Персидские цари из династии Сасанидов за последнее время здорово обнаглели, и Лициний, похоже, палец о палец не ударил, чтобы их приструнить. Если не дать им как следует по рукам, то вскоре всю восточную границу охватят восстания.

— Ты прошел почти полный круг, — напомнил ему Даций. — Впервые ты командовал большим подразделением на персидской границе, когда Нарсех воевал против Диоклетиана.

— И там я впервые увидел Христа, написанным на стене разрушенной церкви в Зуре. Там, на Востоке, за пределами империи мир никогда не слышал о христианском Боге и Его Сыне. По какой-то причине — уж, конечно, не благодаря каким-то моим заслугам — Бог избрал меня для покровительства во всех моих начинаниях. Возможно, Ему угодно, чтобы следующей была Персия.

Далеко на востоке, где в дымке сливалось небо с водой, по темной неровной черте можно было различить отдаленный берег прекрасного внутриматерикового моря. Эта черта, как помнилось Константину, служила границей даже в древние времена, когда там плавали Ясон и аргонавты в поисках почти легендарного руна, овечьих шкур, с помощью которых первые поселенцы вылавливали в горных речках частицы золота, смываемого вниз с отложений на холмах.

Кто мог сказать, что новая его граница не лежит за Понтом Эвксинским, за Евфратом и Тигром, даже за пределами Армении и Месопотамии, на бескрайней территории, простирающейся до реки Инд в далекой Индии? Ее ненадолго завоевал Александр Македонский, наименовав Ариана, но руки Рима никогда не дотягивались до этих мест. И при мысли, что когда-нибудь он, возможно, будет властелином более обширных пространств Востока, чем даже непобедимый Александр, Константин почувствовал, как загорелось его воображение.

— Рим умирает, — Криспу и Дацию казалось, что Константин говорит сам с собой, а не с ними, — Я оставлю его позади и построю здесь город — великий город, откуда можно будет править восточной частью христианской империи, величественней которой мир еще не знал.

Видя, как разгорелись глаза императора, Даций вспомнил о другом случае, когда он видел тот же самый взгляд, в лагере на берегу Евфрата, в тылу у персов, где Константин очнулся ото сна и явил свой отважный план нападения. И все же — хотя Даций и не мог этого почувствовать — существовала одна огромная разница, помимо возрастной, между юным командиром, рискнувшим всем в тот день, чтобы добиться многого, и стоявшим тут императором, у ног которого лежал целый мир. Ведь если юношу питала полная уверенность в своих собственных силах, то император открыто признавал, что во всех критических моментах его жизни ему содействовала другая, более высокая власть, предписывающая ему различными средствами тот путь, по которому он пойдет.

Эта перемена в нем совершалась постепенно, разумеется, но Константин уж и сам публично это признал, когда два года спустя после того, как он поднял знамя Христа и пошел победной войной на Рим, писал в письме, адресованном Собору в Арелате: