Чудо пылающего креста

— Он римлянин. — Фауста надменно вскинула голову, — Он научит детей хоть какому-то уважению к обычаям и престижу Рима; а это лучше, чем заставлять их слушать твою сестру, как она бесконечно скулит свои молитвы иудейскому Богу. Меня в Риме предупреждали, что она делает все возможное, чтобы рассорить меня с моим собственным мужем. Ты же знаешь, ей хочется только одного — быть уверенной, что это ее отродье, которого ты назвал цезарем, когда-нибудь отхватит кусок империи.

В обвинительных словах Фаусты содержалось достаточно правды, чтобы из-за них разгневаться на нее. После смерти Лициния Констанция с детьми, включая маленького цезаря Лициниана, поселилась в Никомедии. Там она вступила в тесные взаимоотношения с христианской Церковью, особенно с епископом Евсевием, именуемым Никомедийским, чтобы его не путали с епископом Кесарийским. И Константин не сомневался, что и Фауста, подобно Констанции, также усердно старается заполучить хороший кусок империи для своих собственных отпрысков.

— Давай не будем ссориться, ведь мы не виделись так давно, — говорил он, стараясь урезонить ее. — Вскоре мне предстоит поездка в Антиохию и Александрию. Ты всегда любила путешествовать, да и детям будет интересно увидеть что-то еще помимо Рима и Италии. Кроме того, еще какой-то годик, и мы поедем в Рим — праздновать мое двадцатилетие на престоле.

Как всегда быстро меняющаяся в настроении, она уже сокрушалась по поводу его здоровья:

— Крисп говорил, Что ты чересчур много работаешь, и теперь я это вижу. — Она ласково прильнула к нему, как всегда уверенная, что ей нипочем его даже самые трудные настроения. — Теперь, когда я здесь, уж я позабочусь, чтобы ты побольше развлекался.

— Едва ли могу вспомнить, что это такое, — признался он.

— Даций говорил, что христианские епископы снова борются друг с другом здесь, на Востоке. Зачем беспокоиться из-за них, когда ты знаешь, что они вечно из-за чего-нибудь ссорятся?

— Я послал Хосия уладить это дело, — заверил ее Константин. — Так ты видела Криспа в Риме?

— Да. Его галера попала в бурю, когда он плыл в Галлию по Мидетерраниуму[62], и ему пришлось зайти в Остию за новой оснасткой. Когда я узнала, что они с Дацием всего лишь в нескольких милях, я, естественно, пригласила их к себе. Ты же знаешь, как дети любят Криспа.

Либо она выдающаяся лицемерка, решил Константин, либо говорит правду. Казалось, в ее голосе и манерах явно нет ничего такого, что говорило бы против последнего предположения.

— Крисп не хотел никаких фанфар, — добавила она. — Но он же все-таки цезарь и твой сын. Когда в сенате узнали, что он в Риме, они упросили его выступить перед ними и рассказать о кампании, особенно о флотских сражениях в Геллеспонте и Боспоре — Фауста вдруг остановилась и бросила на него проницательный взгляд. — Но ты уже знал об этом, разве нет?

— Мне рассказывал Марцеллин, что. Криспа почтили триумфом. Но никаких подробностей он не сообщал, — Константин не стал объяснять, что выпроводил старого сенатора, так и не дав ему сказать что-то еще.

— Его почествовали только слегка, — заверила его Фауста. — Это никак не сравнится с тем триумфом, который ожидает тебя, когда мы будем отмечать двадцатилетие твоего правления. Вообще-то Крисп себя чувствовал довольно смущенным.

— Ты конечно же устроила в его честь прием. — Он все еще удерживал свой голос на нотке, в которой сквозила небрежность.

— Так, небольшой праздник. Разве могла я поскупиться ради своего пасынка? — Она вдруг сверкнула глазами. — Ты что, ревнуешь?

— Ну, конечно, нет. — Но он знал, что к щекам его прилила краска, и она это увидела.

— Ревнуешь! — вскричала она. — Мне бы следовало догадаться об этом по тому, как ты меня встречал, как неласково обнимал. Ревнуешь к родному сыну!

Она расхохоталась, смутив Константина и снова вызвав в его душе ту памятную мрачную озлобленность, испытанную им в прошлом, когда он впервые узнал, что Рим чествовал Криспа как героя битвы, фактически выигранной благодаря тому, что он, рискуя погибнуть под стрелами воинов Лициния, переплыл с конем реку и привел с собой помощь лучникам сына, крепко прижатым врагом. Хуже всего, и Константин это знал, явилось то, что он готов был позволить гневу, самой большой своей слабости, сделать из себя дурака и довести чуть ли не до отречения от сына — собственной плоти и крови. Сознавая, что что-то не так, Фауста прекратила смеяться и присмотрелась к нему внимательно. Заметив, как исказилось мукой его лицо, она вдруг испугалась.

— Константин, — проговорила она почти шепотом, — уж не сделал ли ты из-за ревности какую-нибудь глупость?

— Я снял Криспа с поста цезаря Галлии.

— Не может быть!

— Какое мне дело до обстоятельств, когда я узнал, что в Риме он приносил жертвы Аполлону и его удостоили триумфа? Сыновья и прежде крали престолы у своих отцов. Вспомни своего брата Максенция.