Чудо Рождественской ночи

Парфен между тем домой не возвращался. Никто не знал о виновнике убийства. Но в народе сдержанно называли имя подрядчика: «Недаром он третьи сутки пропадает». Товарищ, с которым он тридцатого числа уехал, в тот же день возвратился и сказал, что Парфен остался в Максимовке гостить. На другой день по селу и деревням пробежало: «Убитую взрезать будут…» Эти два слова приводили деревенских людей в ужас.

Я отправился в правление узнать, не приехали ли чиновники. Оказалось, что еще нет. Волостной писарь, имевший квартиру в доме правления, пригласил нас с старшиною к себе на чай. Сидим… Вошел сторож, зовет на «слово» старшину.

– Что такое, говори!

– Человек к тебе пришел. По делу, сказывает.

– Что ж, вели, старшина, ему сюда войти, – говорит писарь.

Спустя минут пять в комнату вошел Парфен… Он был в новом, на лисьем меху и крытом черным сукном, тулупе, в ботиках и с куньей шапкой в руке; лицо его показалось мне бледнее обыкновенного, но оно было спокойно. Помолившись на иконы, он поклонился старшине и нам с писарем.

– Здравствуй, старшина! – промолвил парень. – Здравствуй, писарь, и ты, барин, здравствуй!

– Что скажешь, Парфен Игнатьич?

Тот молчал, глядя на свою кунью шапку с малиновым бархатным верхом, потом, тряхнувши волосами, начал:

– Я слышал, приедут чиновники, станут резать убиенную. Это они напрасно хотят. Тем делу они не помогут, а над невинным телом надругаются. Нельзя ли это оставить?

– Мы в том непричинны, дело это не наше, Парфен Игнатьич.

– Про это мне известно. Да я не к тому речь клоню. Ежели дохтур с чиновником хотят узнать, отчего смерть девушке приключилась, так они про это могут по видимости судить. Марья руками задушена.

Старшина с писарем переглянулись. Признаться, я едва совладел с собою, когда вошел Парфен, но, увидев его лицо и услышав его речи, я подавил свое чувство и весь превратился в слух.

– Почему же ты знаешь, что девушка руками задушена? – спросил старшина. – Разве ты свидетельствовал?

– Не свидетельствовал – это не наше дело. А ежели я сказал, так, значит, что-нибудь да знаю. – И Парфен снова принялся смотреть на свою богатую шапку.

– Может, ты нам что немножко и поведаешь? – полюбопытствовал старшина. – Да ты что стоишь-то, Парфен Игнатьич? Присел бы! Али ты хочешь мне одному, по секрету, что молвить? Так я выйду с тобою в правление.

– Нет, я скажу и при других. А сидеть мне с вами теперь не приходится, Трифон Михайлович…

Проговорив эти слова, Парфен опять как-то энергически встряхнул волосами, точно он хотел окончательно от чего-то разом освободиться, повернулся прямо лицом и сказал твердым голосом:

– Грех мой: я Марью удушил!

Хотя мы и ожидали чего-то от Парфена необыкновенного, но такое признание совершенно нас поразило. Старшина всплеснул, как-то по-женски, руками и жалобно воскликнул:

– Так за что же ты погубил ее? Да и себя не пожалел…