Чудо Рождественской ночи

Я не мог Парфена ни видеть, ни слышать долее и бросился вон из комнаты… Уже после от писаря я узнал исповедь преступника. В расчеты его не входило убийство. Не видя девушки на посиделках, он, с досады, начал пить; парни над ним подтрунивали: «Что, паря, Машуха-то твоя с барином катается, а на тебя и глядеть не хочет? Отобьет ее у тебя барин». Самолюбие парня было уязвлено. Он не раз поджидал Машу, хотел с нею поговорить наедине, но это не удавалось, а то Никитушка мешал. Узнав, что девушка ушла к сестре, и зная, когда воротится, он составил план: уехал с товарищем в Максимовку, в тот же день отпустил его обратно, наказав про себя в деревне сказать, – собственно, это для Никитушки, – что сам он остается еще на три дня. Накануне Нового года Парфен забрался в сруб, близ марьинских бань, и оттуда выслеживал ходивших в баню и Машу до самой ночи. Для смелости он выпил две бутылки водки. Девушка возвращалась домой около семи часов вечера; метель только начиналась, он пошел к ней навстречу, поздоровался и повернул с ней к своей деревне. Дорогою говорил, что ее давно не видать было, и потом спросил, пойдет ли она за него замуж; получивши отрицательный ответ, Парфен стал допытываться, почему Маша не хочет за него выйти, и, по грубости, не вытерпел, сказал: «Знаю я… ты с барином гуляешь!» Маша обиделась, а затем прямо объявила, что я жених ее. В эту минуту они как раз поравнялись с банею. «Так не бывать же тому!» – вскричал Парфен, схватил ее в охапку и бросился в баню. «Она так обробела, – рассказывал Парфен, – что и крикнуть не успела. Притащил ее в передбанье и прямо на лавку. Тут девушка опамятовалась и, должно, сдоганувшись, что я хочу с нею делать, как закричит! Я испугался: услышат люди. Ухватил ее за горло и не отпускаю: „Нишни, а то задушу!“ А она: „Я легче смерть приму, – говорит, – чем бесчестье свое от тебя понесу!“ – и опять кричать. Я еще пуще сдавил ее горло. „Перестань!“ – говорю, и поотпустил. А она: „Павел Григорьевич, болезный, дай защиту!“ – и руками как толкнет меня. Тут началась у меня с нею возня: здоровая, даром что по виду такая нежная была. Я остервенился, ухватил уж изо всей силы руками за горло и крепко-крепко держу, не выпускаю. Долго этак держал… уж очень мне обидно показалось, что барина своего упомянула, – ну, и пьян-то я был, туманом разум заволокло. „Что, перестанешь? Забудь своего полюбовника, согласись по доброй воле!“ Молчит. Я опять, а сам за горло держу, не отпущаю. Не отвечает. Поглядел, а у ней глаза остановились. Отпустил… Не закричала, молчит. „Ну?“ Ни слова… Тут я доганулся, что удушил девушку. Увидел на окошке замок, ухватил его, запер баню да бежать. Не хотел признаваться, да совесть начала шибко мучить… Видно, так уж греху тому быть. А не желалось барину-то ее уступить, потому больно уж я любил покойницу.

– Машу не вскрывали, – закончил Платонов, бледный, с холодным потом на лбу и лице.

Никто еще не мог освободиться от произведенного рассказом впечатления, как из гостиной дверь распахнулась и вошла хозяйка, взволнованная, со слезами на глазах, а за нею показалась другая молодая особа.

– Павел Григорьевич! – дрожащим голосом проговорила Катерина Петровна. – Что вы только вынесли! – И она крепко пожала Платонову руку. – Мы с Надею все слышали…

Через час в светлом зале все гости Владимира Александровича сидели за ужином, хозяин разливал по стаканам вино и посматривал на часы, стоявшие на угольном столике; минутная стрелка подходила уже к часовой, сравнялась, и часы начали бить. Все стихли; с последним ударом хозяин поднял стакан.

– С Новым годом, с новым счастьем!

– С Новым годом, с новым счастьем! – отозвалось с разных сторон, послышалось чоканье стаканов, и все пришли в движение.

Хозяин произнес речь, в которой говорил, что Новый год, воротив в их дружеский кружок дорогого товарища, принес с ним подтверждение той истины, что дух человека жив и всегда будет жив, и поднял бокал за этот дух, не знающий никаких оков, дух, которым красится жизнь человека, который вечно поддерживает нашу веру в добро и правду.

– За дух, за идею! – подхватили со всех сторон.

– А я, – сказал погодя хозяин, – предложу, господа, выпить за нашего друга Павла Григорьевича!..

В.П. Желиховская Видение в кристалле

Когда я в тысяча восемьсот девяностом году была в Лондоне, то часто встречалась в одном знакомом доме с богатым американцем, большим путешественником и лингвистом, к удивлению моему, хорошо знавшим русскую литературу и если не говорившим особенно бегло, зато прекрасно понимавшим наш язык. Он удивил меня еще более знанием русских обычаев, суеверий, гаданий. На мое изумление по этому поводу он засмеялся и возразил: