Чудо, тайна и авторитет

И опять узел в горле, зыбкая дурнота. Захотелось куда-нибудь провалиться, да хоть под все мостовые Москвы, слоями ушедшие в землю за много веков ее жизни. «Я знаю о ваших непростых отношениях, я стал одной из их причин, и, более того, я до сих пор не могу до конца раскаяться в этом, потому что не понимаю… боюсь понять…» В голове взревели два волка, те самые постоянные приятели Ивана, сшиблись посреди бурана боли… и вдруг один упал, не успев ранить противника. Захрипел. Не смог встать.

— Да, известно! — выпалил Иван, осознав, что не заставит R. продолжать. Сам себе представлялся в эту минуту далеко не Жавером, а нелепой обманной образиной, каким-нибудь крошкой Цахесом, не лучше, но и промолчать не мог. — И я ни минуты не сомневаюсь, что это возмутительная клевета; наверное, вы даже вправе требовать какого-то ответа, а может, искать правду… — Внутренне он истерично хохотал над своим лицемерием, и со смехом его покидали последние капли осиного яда.

— Все слишком сложно, — устало оборвал R. и потер веки. — Сложнее, чем вам кажется; вы многого не знаете, но я благодарен, что вы так безоговорочно на моей стороне. Я сам хотел бы как-то дать делу ход; многое в тех событиях меня не просто унижает, а еще не дает покоя; новые полномочия все более развязывают мне руки, но… — Опять он посмотрел пристально, с болью и почему-то виновато, — Нет. Это грязный дом, но я не стану выставлять перед вами в дурном свете ваших друзей. Боюсь, это многое может порушить, да тем более — мне и доказать-то нечем свою невиновность; мне так хотелось залечить свои раны, что все возможное время я упустил…

«Они мне не друзья, никто из них, давно», — чуть не заявил Иван, но сдержался. Все-таки с D. они говорили долго, со стороны точно выглядели приятелями. Последние же слова… они жгли каленым железом, но были беспощадно правдивы. Что, кому смог бы доказать R. спустя десять лет после отвратительного инцидента? В его невиновность большинство и так верили; кто не верил, ни на что не мог повлиять, но на прочее надеяться не приходилось. У R. было множество сыщиков, но сыщики эти не путешествовали в прошлое. У R. были влиятельные покровители, но кого и как они заставили бы говорить? Если тварь, запечатленная на триптихе со змеиной кожей, еще в доме графа, ее не устрашить; она давно поняла, что предъявить ей нечего. Будь иначе, D. рассказал бы что-то, но все, что оставил ему Василиск, — душевная болезнь, дремлющая и все же пагубная. R. видел это. Даже найди он повод для расследования, вряд ли стал бы терзать юношу вновь, лишь бы обелить себя и в его глазах в том числе. Его хрупкий покой, похожий на дрему между приступами лихорадки, R. явно берег больше, чем собственный, — а потому просто не соприкасался с той историей, как с грудой гниющих костей. Окончательно осознав это после услышанного, Иван заметался между горькой злостью и таким же горьким восхищением: откуда силы, откуда выдержка, когда кости эти вечно попадаются на твоей дороге?

— Я понимаю, — только и сказал он и скорее перевел тему на что-то, как ему казалось, безопасное. — У Андрея D. удивительный талант, правда?

R. улыбнулся, взгляд его прояснился и опять потеплел.

— Да, не то слово, собственно, из-за этого я вас и позвал. Я увидел, что вы прониклись молодой особой L., значит, задержитесь, значит, я могу кое о чем вас попросить. — Он обвел глазами окна и поднялся обратно на крыльцо, видимо, чтобы скрыться под его сенью от возможных взглядов. — Купите для меня какую-нибудь его работу, пожалуйста, любую, если еще остались. Разумеется, я оплачу, вас прошу лишь договориться, и, если сможете, завтра же рассчитаемся. Цена значения не имеет, а вы только извернитесь, не говорите — для кого, скажите, что для себя или в подарок…

Ивану пришлось поднять голову: R. снова над ним возвышался. D. тоже, к слову, был выше, но не казался такой гнетущей скалой, из-под его тени не хотелось выйти на свет. И как же поразительно было слышать от гнетущей скалы этот робкий, почти умоляющий тон…

— Да, конечно, спрошу, что еще не продано, — сдавленно пообещал Иван, облизнув губы. От ветра, что ли, такая дрожь опять пробрала? — А вы что же, уезжаете уже?

— Уезжаю, — отозвался R. глухо, сипло. — Он… он увидел меня. Уже не возле своих работ, к счастью, но в зале; он смотрел довольно долго, а я не сразу заметил, задумался. — Он изобразил новую улыбку, хотя вышла скорее гримаса, будто рот резанули острым клинком от края до края. — Казалось бы, сгорел сарай, гори и хата, за тем, чтобы махнуть перед его носом купюрами, дело не стало, да? Но я не могу; мне кажется, я и так мучаю его одним своим существованием…

«А он — меня», — осталось несказанным.

— Я понимаю, — тихо повторил Иван, предпочтя не задумываться о том, насколько подобная тактика уклонения кажется ему верной.