Чудо, тайна и авторитет

Иван сглотнул, собираясь. Его и самого эта мысль — выполнить просьбу R. вот с такой изощренной жестокостью, пусть он и соглашался на «любую работу», — отвращала, даже страшила. Решившись, он осторожно, как можно небрежнее, спросил:

— А что-нибудь еще у вас свободное осталось? Я бы приобрел… матери. В имение.

— Осталось, пойдемте, она вам тоже понравилась, как мне показалось! — радуясь переводу темы, закивал D. и повел его от изувеченного триптиха подальше. — А это забудьте: однажды я ее еще исправлю, закончу, пойму… Если не сойду, конечно, с ума.

«Что заставило вас?», «О чем вы думали?», «Что не так было с этим лицом, с ним ли, было ли?», «Что вы должны понять?» — но ни один вопрос Иван задать не решился, все стояли в горле, словно наспех вытесанные щербатые колья. Он сказал лишь:

— Этого не произойдет. Я уверен.

А вот насчет себя он уже сомневался. Чужая боль — в словах и взглядах, образах и поступках — лилась и лилась на него из бескрайних хлябей московских. Он вроде не был более к ней причастен; жизнь его шла отдельно от всех этих униженных и оскорбленных, израненных и рассерженных; становилась все четче и правильнее, честнее и лучше с каждым днем. Но хляби разверзались снова и снова, напоминали: «Оса-то мертв, а вот ты…» Иван не мог сбежать от них. Потому что так и не сбежал от себя. Зато он наконец убил волка. Оставалось сжиться со вторым. R. невиновен. А вот он, К., — виноват.

С другого конца зала Нелли слабо улыбнулась ему — еще чужая, непонятная, случайная, не подозревающая ничего о мертвых насекомых в его прошлом. И стало немного легче. Граф, тоже за ним наблюдавший, вдруг нахмурился; хотел, кажется, подойти, и все же передумал, крикнул только так, что многие подпрыгнули:

— Эй, молодежь? Все у вас хорошо?!

— Хорошо, — отозвался Андрей, не поворачиваясь; лица его К. не видел.

— Ну и хорошо… — Граф пригладил волосы, отвернулся опять к своим эльфам и принцам, но что-то в его позе так и дышало еще каким-то вертящимся на языке вопросом.

Он волновался, и сильно; его можно было понять. Но К. не стал ничем больше его успокаивать и поскорее отвел глаза.

То, что происходит совсем рядом

Кабинет графа никогда не располагался под комнатой Андрея, но K. готов был поклясться: они с призраком сюда именно провалились, буквально в считаные секунды — словно под лед. Желудок, сердце и прочие внутренности успели скакнуть пугливо к горлу, застрять там — и шлепнуться обратно. Щелкнули челюсти, хрустнула шея, перед глазами заметались мушки, каких не было ни в безумных странствиях по прошлому, ни даже в стремительном, воистину гоголевском полете над праздничной Москвой. К. еле-еле удержал равновесие. Руки его, машинально начав искать опору, сквозь что-то прошли. Едва проморгавшись и поняв, через что, а вернее — через кого, К. поскорее отступил на пару шагов, замер, даже голову втянул в плечи. Впрочем, пустое: Lize ничего не заметила.

Она была в сиреневом платье, пышноватом для новой моды, зато неплохо скрывающем горб благодаря ювелирно наслоенным драпировкам. Узенькую талию оно, в противоположность, подчеркивало, бедра и плечи округляло. Голые по локоть руки украшали широкие браслеты под ассирийский стиль, в волосах пестрел венок — каждый цветок в крохотном флакончике, напоминавшем изысканный кристалл. Корона Персефоны, не иначе; сложно было вообразить, сколько такая конструкция стоит. Вдобавок оранжерейные растения там смешивались с обычными полевыми, тоже выращенными для особого случая: чтобы поразить среди зимы. Цветы благоухали, точно целый сад, — это на несколько мгновений отвлекло К. и сбило с толку, но вдруг призрак выкинул то, чего от него никак не ожидалось: скривился и… сплюнул на пол, смачно, как харкает не всякий трактирный мужик. К. возмутился, открыл было рот, чтобы поинтересоваться причинами такой вопиющей выходки, но не успел. Кабинет наконец сложился в единую картинку — встали на места все образы, запахи и звуки; одно перестало оттягивать внимание от другого. Проступили и обе фигуры.

Граф сидел за столом, чуть сутулясь. Во фрак он уже переоделся, напомадил густые волосы, украсил жилетную цепочку знакомыми часами с рубиновой крышкой. Он был готов к балу, начинавшемуся, похоже, совсем скоро, но вид имел усталый, далеко не праздничный, в точности как R.

— Успокойся, золото мое, — тихо попросил он, похоже, не впервые.

Lize ходила перед ним львицей — туда-сюда вдоль столешницы, гордо и мрачно запрокинув голову, точно надеясь, что шея от этого выправится. Шея эта, вдавленная и вогнутая, все-таки портила ее нарядный свежий облик; спускавшиеся из французской прически локоны, как ни старались, не могли скрыть врожденный

изъян.

— Когда, когда, когда?! — повторила Lize, все же остановившись. — Полно уже! Я устала; вы хотя бы помните, что мне исполняется вскоре?..

— Помню, — все так же мягко прервал граф, и смуглая рука его осторожно, чтобы не испачкаться в фиксатуаре[16], пригладила волосы. — Хотя по новым равноправным меркам это не возраст, да и не клеймо…