Чудо, тайна и авторитет

Он обернулся. Графиня укладывала письмо в конверт, медленно, будто в полусне, и запечатывала. Плечи ее перестали трястись; на лице, отражавшемся в зеркале, не было и следа слез. Там застыло гнетущее, не свойственное ей решительно-осоловелое выражение — выражение человека, которого долго-долго ловили в силок и наконец поймали, убедив вдобавок, что там ему будет лучше. Если Андрей или кто-либо еще придет к ней в подобную минуту и назовет имя Василиска, решимость ее, скорее всего, лишь усугубится; все тревоги окрепнут. Слишком графиня устала, слишком стиснули ее путы привычной реальности, где сын на грани безумия, а брат — мудрейший друг и благодетель. Реальности черной, но хотя бы надежной, давней, не шатающейся на ветру.

— Я ничего не хочу, — отчеканил призрак и, едва К. повернулся опять к нему, прибавил: — Вот только домой он не вернется.

— Что? — К. отступил на полшага, машинально завертел головой, точно в поисках ответа. Казалось, он ослышался. — Куда он отбыл, зачем, или, может… — Тут он похолодел, бросился к двери. — Может, граф…

Может, граф в конце концов потерял терпение, усомнился в их с Lize плане, перешагнул через любовь к сестре и что-то сделал с Андреем? Может, отправился следом неизвестно куда, раз гости уже в определенной кондиции и им все равно, кто их занимает? А может, D. вовсе и не уходил, а лежит в саду, например, оглушенный или просто лишившийся чувств, и замерзает? Мрачный вид призрака словно подсказывал: тепло, один из этих исходов верен. Вне себя, К. ринулся к двери из будуара.

— Стойте! — властно раздалось за спиной; на миг даже показалось, что вернулся старик в алом. Но когда К. обернулся, на него глядели все те же ясные серые глаза, беззлобно и просительно. — Остановитесь и еще раз скажите мне то, что сказали, и то, во что верите более всего прямо сейчас.

Взгляд был пронизывающим. А вот руки подрагивали — нервно ли, сердито?

— Он нормален, — отчетливо произнес К., легко угадав, чего от него ждут. — И я ему помогу. Готов прямо сейчас, как угодно, любой ценой…

— Любой…

Призрак слабо улыбнулся, склонил голову — и схлопнул огонек в ладонях. Свет опять померк, будто с огоньком этим погасли и ночники. Растаяло во мраке лицо графини, исчезли запахи жасмина и апельсина. К. застыл, напряженно вслушиваясь.

— Будьте храбрым, — повторил призрак недавнее напутствие. — И осторожным.

Никакого полета, нырка в кровавое море или безумного путешествия через ползущие стены не случилось. На одну лишь секунду мрак то ли вокруг, то ли в голове расцветился тысячами золотых нитей — а потом в лицо ударил ветер. К. не почувствовал его холода, только сами дуновения, пронизывающие и похожие на пощечины. Они быстро заставили собраться, открыть глаза. Вокруг стояла полная тишина, в которой лишь что-то поскрипывало под ногами.

Мрак развеялся, но не до конца — теперь они с призраком были на ночной улице. Лазуритовое беззвездное небо сыпало слабой метелью; К. видел кружение снежинок, но не ощущал их на лице — и первое время вообще не мог понять, где находится. Потом сквозь глухое шуршание пробился еще звук — плеск волн. Стоило повернуться, и взгляду открылась цепочка желтоватых пятен, расположенных на равном, довольно большом расстоянии. Фонари. Высокая лысоватая роща кованых фонарей вдоль набережной. К. прищурился. По левую руку тянулся сутулый силуэт заснеженного моста, весь в цветных гирляндах «свеч Яблочкова», а по правую маячила бледная, точно вырезанная из слоновой кости Софийская колокольня с серебристым крестом. Значит, Кремлевская. Точно, и освещение ведь электрическое, модное… К. моргнул. Броские, буквально всех радужных оттенков гирлянды приветливо подмигнули ему, но стало лишь тревожнее. Ясно ведь: не здесь он должен сейчас быть. Место его — в Совином доме, где пишется приговор.

В ладонях призрака все так же трепетал рыжеватый свечной огонек. Он стал чуть меньше, зато ярче — и все так же озирался, словно живой; завистливо косился то на пестрые пригоршни крохотных лампочек над рекой, то в сторону долгоногих, обосновавшихся на ажурных металлических столбах собратьев.

— Зачем он? — решился спросить К. Предшественники этого призрака ведь ничего с собой не приносили, кроме цепей.

— Скоро поймете, — туманно ответил юноша. — Надеюсь…

К. сразу захотелось заявить, что он не любит, нет, просто не выносит подобные экивоки. «Скоро узнаете», «Потом покажу», «Пока не могу сказать…» — к чему, ну к чему это пустое интересничание, дешевые попытки забросить крючок в мозги собеседников? По опыту К., так делали либо маленькие дети, готовые раздуть слона из любого своего секрета, либо суеверы, одержимые страхом что-то сглазить, либо те любители внимания, чьи тайны не были особо притягательны, а щеки надуть хотелось. Простой способ набить себе цену, оттягивая момент, когда раскроется вся твоя заурядность… То ли дело преступники. Они, оказавшись под сапогом, об интересничании обычно забывали, выдавали все как есть, надеясь на снисхождение. С упрямыми же разговор был другой.