Чудо, тайна и авторитет

Раз не слушают, К. жаждал хотя бы этого — просто вырвать признание: «Тебя помучить, человечишка, напомнить, как ты бессилен», вырвать и одержать какую-никакую, но моральную победу над всевластным спутником, толкающим в чужую боль. Не дождавшись ответа, наткнувшись опять на грозное безмолвие, К. вслушался и, выдохнув облачко пара, устало повторил:

— Дух, он идет. Вот-вот будет тут. Прошу, мы правда можем обойтись без…

Скрипа кровати, проседающей под кем-то. Рук, поднимающих тонкую рубашку на безвольном детском теле. Влажных поцелуев, стонов сквозь зубы, криков в беспамятстве… Спина взмокла. Стало тошно от злости и слабости. Змея ползла, и все более бессмысленным и бессердечным казалось это повеление зайти смотреть. Не более чем глупым пылом ребенка, который не отцепится, пока не покажет взрослому раздавленную телегой ворону.

— Нельзя, — отрезал старик, едва не брызнув слюной. Да, не на того напал, уступать или признаваться в чем-либо он не собирался и вдобавок, вне сомнения, видел метания и помыслы К. насквозь. — И… «пустые»? Боже, глупец! — Казалось, он, недавно неколебимый, едва сдерживается, чтобы не раздуться и не лопнуть. — А я еще глупее. Ты же не понял ни тех моих слов, ни зачем на самом деле я привел тебя сюда…

— На самом деле? — К. огляделся. Шаги приближались. — Я просил помощи! Справедливости! — Подойдя к духу, но тут же, наоборот, отпрянув и загородив дверь D., он повторил с дрожью, решив по-быстрому исправить дело лестью, вдруг поможет: — Могучий призрак, имя, лишь имя, все, что мне нужно…

Он осекся: дух вдруг глубоко, совсем по-стариковски, по-человечьи вздохнул, понурился. Выражение лица переменилось на еще худшее: стало надменно-равнодушным, совсем как в первую минуту в кабинете. Желваки проступили на скулах. Губы сжались.

— Какая же омерзительная порода: и гордыня, и чистоплюйство. — Ноздри затрепетали, точно от самого К., а не из-за поворота коридора смердело. — Запомни, мальчик, две вещи, а ну как помогут… — Больше невозможно было смотреть в ответ, так грозно призрак теперь нависал, задевая лицо промозглыми седыми патлами.

Щеки обожгло, но гордыня — она ли? — оскалилась:

— Мальчик лежит там, и мне не нужно его повторное страдание, ни в каком времени!

Дух чуть отпрянул. Но крик его не испугал. И продолжил он, будто не слыша:

— Раз: ты не избавишься от грязи, не вымаравшись в ней. Два: не тебе учить тех, кого сам ты призываешь на помощь.

«Жалкий», — снова прочиталось по глазам, по расправившимся плечам, по тону.

— На помощь, на милость, на благое дело, а не чтоб ты потешался, — упрямо шепнул К. и понял тут же: это конец.

— ПОТЕШАЛСЯ! — Дух еще отпрянул, заревел, хлестко замахнулся, как если бы хотел отвесить ему затрещину, но передумал — и над ладонью лишь зажегся шар холодного красного огня. — Ну смотри у меня… смотри, раз так! — с треском, со скрежетом лед пополз всюду чудовищными щупальцами. — Вот тебе твой… — Дух усмехнулся и закончил с шипением: — прес-с-ступник. И катись на все четыре стороны!

К. не успел ни одуматься и запросить мира, ни даже в полной мере осознать, в чем его упрекают, чем грозят. Стремительно развернувшись, вздыбив плащ, точно кровавые крылья, дух швырнул огненный шар под ноги кому-то, показавшемуся из-за поворота, и исчез. Дом дрогнул, как в агонии. Взрыв осветил длинные волосы, белоснежную рубашку с ослабленным воротом, пустые мрачные глаза на белом лице — и все померкло.

Это был верный гувернер. Аркадий Борисович R., чью сутулость еще не исправила служба, а щеку не отметила шрамом Балканская кампания.

Развенчание. Подтверждение. Правда. К. застонал.

R. спешил, но старался не шуметь; оглядывался, словно дикое животное на незнакомой тропе. К. сглотнул, попятился еще, плотнее прижался к двери взмокшей спиной, прекрасно, впрочем, понимая: не сумеет, конечно, не сумеет ничему помешать. Он ударил в створку кулаком — почувствовал костяшками древесину, но не раздалось ни звука. Время было глухо к нему. Даже гневный призрак едва колебал его необратимое течение.

— Дух… — жалобно позвал К. — Дух, нет, я не хочу; если все так, точно не хочу…

Старик не появился, но рука его словно сильнее сдавила сердце. R. подходил все так же бесшумно, быстрее с каждым шагом, и на ходу доставал из кармана серебряный ключ. К. не видел более его лица; с трудом различал разве что движения. Они не были нервными, ни одно не производило шума — и даже ключ скрежетнул в замке глухо-глухо, повернулся быстро-быстро. В эти секунды R. стоял к К. вплотную, но все равно плыл в тумане. Одно было очевидно: глаза его, обычно ясные и спокойные, странного оттенка увядающих цикориев, превратились в полные темноты провалы. Дверь медленно, без скрипа, открылась — и R. скрылся за ней. А запах, отвратительный запах, остался здесь и стал сильнее.

К. шагнул в спальню прежде, чем осознал это. Дух ведь… был в чем-то прав? Преступление легче раскрыть, если его увидеть. Как ни тяжело смотреть в бездействии.