Чудо, тайна и авторитет

К. вдруг вспомнил, чт? в детстве воображал на каждый Сочельник: заснеженный, словно сахарный, караван верблюдов, идущих по бело-голубой пустыне. Так странно и волшебно было вылавливать в зимнем гуле звон их монист, шуршащую поступь длинных ног — а порой и голоса волхвов, гадающих о новорожденном Царе. К. снились сны об этом, а может, и не сны, ведь звуки приходили, пока он еще ворочался в прогретой постели, предвкушая праздничное утро. Под эти звуки он задремывал; о них мечтал, став взрослым и потеряв путь к наивным, простым чудесам… Но сегодня, сейчас мечталось ему совсем о другом, а в какую форму облечь это, он не знал. Да и не мечтой то было, а жаждой, полной вспыхнувшего с новой силой стыда. Найти правду. Прийти с ней к D. И конечно, к R., ведь, сколько бы ни минуло и как бы ни старался он дальше держаться от этой злосчастной семьи, правда волновала его; К. не раз находил тому подтверждения. Пусть придется признаться и в собственном поступке, и в нем, и в мыслях: «Мы хотели, чтобы вы сломались. Унизились. А может, и убили себя». Но это ничего, справедливо. Потом можно со спокойной совестью перевестись в другую часть или в сам Петербург; вряд ли все же прагматичный R. будет настаивать на отставке опытного сыщика. А вот что касается дуэли, она возможна, теперь — более чем, ведь с меченосным Владимиром[8] R. получил и потомственное дворянство… впрочем, пустое, все пустое! Правды нет. И кто, кто бы помог теперь, когда величавый старик исчез, ее найти…

Свеча любопытно вильнула хохолком. И вдруг заскрипела открываемая дверь.

— Иван Фомич! — зачастил с порога незнакомый, медовый какой-то тенорок. В кабинет протиснулся довольно упитанный бок, обтянутый сизым жилетом. — Здесь вы, а? Открыто, так что я без стука и докладиков, уж простите-с…

Несколько мгновений К. впустую вспоминал, кто из его подчиненных так странно присюсюкивает и выстреливает словами. Но почти сразу осознал: и бок, и широкая спина, и в целом невысокая, кругловато-квадратная фигура гостя — все сияет, но уже не мертвенно-холодно, как силуэт первого призрака. Свет окутывал незнакомца волнами, растекался при каждом движении, словно топленое масло. Навстречу К. он не шагал, а летел, но получалось у него тоже совсем иначе, чем у желтолицего старика. Новый призрак буквально приплясывал, то почти касаясь пола носами начищенных туфель, то взмывая на целый локоть, — и звенел при этом толстыми, странными браслетами-цепями, похожими скорее на остатки кандалов. Терракотовые штаны на нем были щегольские и выглаженные; волосы — такого примерно русого с серебром оттенка, как у R., но жиже, реже и совсем короткие; а лицо крупное, добродушное, словно вылепленное из хлебного мякиша. Глаза, впрочем, с этим лицом не вязались совершенно: маленькие, выпуклые, прозрачные, они напоминали два прекрасно, до режущей остроты ограненных лазурных самоцвета. И резать они готовились всякую потаенную мысль.

— Не извольте пугаться, любезный мой Иван Фомич! — Мгновение — и дух, опять подпрыгнув, уселся на край стола, панибратски закинул одну пухлую ногу на другую, стал легонько ею покачивать. — Но в фантазиях вы что-то так заспешили-с, что и я решил поторопиться, пока вы не надумали-с чего-нибудь совсем неудобного или отчаянного. Впрочем, пoлно… — Он подмигнул. Лицо так и залоснилось. — Товарищ мой часто подобному способствует; натура он широкая в плане умозрений, виртуоз большой, но черств до возмутительности. То ли дело я! — Он оперся ладонью на стол подле самой свечи. Она засияла ярче. — Сами видите-с, другое совсем впечатленьице, правда?

К. слушал, в какой-то мере загипнотизированный мягким интонированием, быстрыми переливами накатывающих фраз, ленивыми движениями. Призрак был далеко не так стар, как предыдущий, — лет сорока, и вполовину не так внушителен, но глаза эти — неотрывные и не меняющие выражения — выдавали опытного, цепкого сыщика. Как бы проверить? Не просить же назваться по должности. К. кивнул машинально на последний вопрос; дух опять заулыбался, ни капли не потеплев взглядом, — и подтвердил неозвученную догадку.

— Нам с вами, любезнейший-с, в нелегкой нашей профессии как не понять друг друга? Я, по крайней мере, хорошо вас понимаю, и казус ваш в ночи, с комнатой, с мальчонкой и настоящим, постоянным его мучителем. «Имя, имя мне, имя, ах!» Драматичненько у вас вышло-с, по-юношески, но опять же… — Дух поболтал ногами. — Компаньончик мой масштаба вашей беды не осознаёт-с, потому что, повторюсь, натура черствая. Орудие его, конечно, хорошо и во многих случаях достаточно, но

вам…

— Простите, пожалуйста, — решился перебить К., подумав опасливо, что с такими словоерсами[9] говорить они будут до рассвета, — у вас, значит, есть какое-то другое? — В нем осторожно поднялась надежда, он обнажил ее в робкой улыбке. — И вы тоже согласитесь попробовать мне помочь, вопреки моим… проступкам?