Чудо, тайна и авторитет

— Да, в том числе поэтому я и решил прыгать. Малодушный, сумасшедший, ничего не знающий по-настоящему трус, только и делающий, что оберегающий свои хрупкие иллюзии… Зачем такому жить?

Последним вопросом Иван задавался и сам. Можно ли было это сравнивать? Едва ли: где жестокая несправедливая трагедия и где — справедливая расплата за собственные ошибки, но помимо воли он тепло улыбнулся. К счастью, Андрей этого не увидел — иначе мог принять и за издевку, хотя чувства Ивана обуревали совсем другие. Он восхищался. Нет, нет, это не какой-то «надрыв по Достоевскому», это прямой и честный разговор с собой. У Ивана на похожее мужества, кажется, все еще не хватало.

— Вы намного лучше, чем вам кажется, — только и сказал он, и они, завершив подъем, выбрались в один из жилых коридоров. Дальше какое-то время молчали.

— Значит, по вашему мнению, мать что-то против меня задумала? — тихо, с дрожью спросил наконец D. — Неужели цыганка имела в виду, что она вторая змея?

Иван замялся. Он задумался вдруг о будущем, о том, где останутся только Андрей, его мать и Lize. Как будут они жить, точнее, уживаться? Во что превратятся отношения брата и сестрицы? Последнюю ведь ни в чем не удастся обвинить, разве что граф вымажет ее грязью напоследок — но может и смилостивиться. Пока все выходило деликатно: рассказывая о расследовании, Иван, конечно, опустил почти все, что подслушал мистическим образом, соответственно, D. не узнал, ни кто подсыпал снотворное в шоколад, ни о танцах на золе и даже о причинах ссоры перед балом — лишь в общих чертах. Стоило ли сообщать ему детали? Пока Иван не мог это решить и сказал лишь:

— Едва ли. И даже если вдруг, такую змею вы точно усмирите. Змеи — хладнокровные создания, но многие делают дурное, лишь защищая кладку.

Андрей улыбнулся с заметным облегчением. Еще несколько шагов — и коридор, вильнув, раздвоился; освещение стало ярче. Здесь предстояло ненадолго расстаться: будуар графини и кабинет графа находились в разных частях дома.

— Обнимите ее как можно крепче, — посоветовал Иван.

Он сам понимал, что совет простоват, но давал его от сердца. D. серьезно кивнул:

— Я давно ее не обнимал. Как и никого другого.

Может, здесь и крылась беда. Может, это и успокоит графиню по-настоящему, ведь не так много нужно отчаявшейся матери для надежды.

Андрей махнул рукой и быстро двинулся прочь, а вот Иван еще с полминуты смотрел ему вслед, не в силах пошевелиться. Дрожали у него даже не ноги — все жилы. И это было отвратительно, несвоевременно, глупо до мерзкой испарины на лбу.

Казалось бы, что в кабинете может напугать его, если он все уже знает? Казалось бы, просто иди — и собирай доказательства, ты за этим здесь. Но одна мысль — неожиданная, будто кость в горле, — лишила его решимости. Уже подкрадывавшаяся по пути с набережной, она вернулась и теперь, в уединении, стала громче. Голосок ее был издевательски сладкий, напоминал немного о безумном чиновнике — возможно, поэтому терпеть его и было так тяжело, а спорить еще тяжелее. Голосок не умолкая шептал: «Андрей-то, может, и не безумен, батенька. И может, разум и особенно сердце его не обманули. Но что, если безумны вы-с, а меня и вовсе нет? И что вы тогда надеетесь найти, вломившись в чужое жилье?.. Как докажете свою правоту?»

Совиный дом

1887 год, 25 декабря, ночь

Тронувшись наконец с места, Иван пошел осторожно, как вор. Он очень боялся встретить кого-нибудь, кто знал точно: его сюда не звали. К счастью, коридоры пустовали: прислуга, что не была занята с гостями, либо спала, либо отмечала в своих каморках; приглашенные все еще веселились во дворе, и танцевали в бальной зале, и собирались колядовать. Так ведь проходило Рождество в большинстве дворянских домов: часов до двух едят и пляшут, потом играют, потом либо засыпают мертвым сном, либо куда-нибудь едут — с визитами к таким же полуночникам, или в бордели, или просто с ветерком по пустому яркому центру. Колядовала в основном молодежь, подцепившая обычай у мещан и купцов: рядились в коз, медведей да ворон, выбирали, кого из друзей-соседей хочется развеселить или застращать. Граф языческим баловством тоже не пренебрегал, и, конечно, гости не могли не взять его. В кого, интересно, обрядился? В сатира с огромными рогами? В Чудо-юдо поганое в красном тулупе наизнанку?

Мысль бросала в жар. У кабинета Иван с некоторой тревогой осознал: состояние его близко к пламени, вспыхнувшему на Хитровке холодным завтрашним утром. Он не оставлял горящих следов; на плече не было озорного огонька, а шанс, например, застать графа за чем-то прямо сейчас был предельно мал. Но Иван нервничал: встреться граф на пути — как бы не сорвать глупой вспышкой план; как бы вообще не вышло, что подводить под закон будет некого. Теперь, когда Андрей вживую описал мучения последних лет, порешить его самолично казалось справедливым, еще справедливее, чем в грязном Бунинском доме, где полусумасшедшая горемычница баюкала рождественского гуся.