Чудо ты мое, зеленоглазое

– Вам, наверное, к старухе Ченцовой нужно, – немного подумав, сказала женщина. – Вы зайдите в дом, может быть она еще там. Говорят, старуха переезжать не хотела. Все ждала кого-то…

Женщина заторопилась и ушла. Петрович немного потоптался на месте и нерешительно направился к дому.

Темные, лишенные штор и другого видимого уюта, окна здания казались холодными и безжизненными. Дом чем-то напоминал Петровичу брошенную диспетчерскую. Чисто внешне оба здания отличались довольно сильно, но между ними словно существовала какая-то странная, неуловимая схожесть в неподвижности теней и стоящей вокруг нежилой, мертвой тишине.

Нужная Петровичу квартира находилась на втором этаже. Он поднялся по деревянной, скрипучей лестнице и остановился перед полуоткрытой дверью с цифрой «4».

«Сидоровым – 1 зв., Мкртчянам – 2 зв., Ченцовой – 3 зв.» – прочитал Петрович на табличке возле кнопки звонка. Он трижды нажал кнопку. Звонок не работал.

Старик осторожно толкнул дверь. В коридоре было грязно и неуютно. На полу, как это часто бывает при переезде, лежало множество брошенных, уже не ненужных в новой жизни вещей: старый будильник, кукла с неживыми глазами, тряпки, распотрошенный матрас и прочий мусор.

Две комнаты были пусты. Осторожно переступая через хлам, Петрович приблизился к третьей, закрытой двери. Он уже протянул было руку, как вдруг дверь, скрипнув, открылась сама.

Третья, последняя комната была меньше остальных. С левой стороны от окна стоял круглый стол, с другой высокий, старомодный шкаф. Ближе к двери разместился диван, а напротив него кровать. На кровати, опираясь спиной на высоко взбитые подушки, сидела старуха. Из-за давно нечесаных волос на Петровича смотрели тусклые, не мигающие глаза. Поверх одеяла лежали длинные, высохшие, покрытые темными пигментными пятнами руки старухи. Кончики пальцев слегка подрагивали. Если бы не это едва заметное движение, Петрович посчитал старуху мертвой.

– Здравствуйте, – тихо сказал он.

– Не к чему мне здравствовать уже, – хриплым и низким голосом ответила старуха. Ее тонкие губы исказила улыбка. – Помру я скоро… За кошкой пришел?

Петрович кивнул. Не зная, что делать дальше, он закрыл дверь за собой дверь и замер, осматриваясь вокруг.

«Принесла меня нелегкая! – подумал он. – Это не бабка, а чистая ведьма… Прямо как с картинки».

Старуха показала глазами на диван.

– Сядь, подожди немного. Погулять вышла моя кошка. Скоро вернется, должно быть.

– Может быть, я потом зайду? – нерешительно спросил Петрович.

– Не будет, милок, у меня этого потом, – холодная улыбка старухи стала шире. – А кошку жалко. Пропадет без присмотра.

Петрович заставил себя еще раз взглянуть на лицо старухи и чуть не вскрикнул от ужаса. Тонкие губы чуть приоткрылись и за ними обнажились два ряда молодых, крепких зубов. Странными были и губы старухи: обтянутые со всех сторон серой, морщинистой кожей ближе к зубам они казались красными и пухлыми, словно там, внутри, прятался второй рот.

Петрович машинально попятился к двери. Старуха нахмурилась и согнала с лица улыбку.

– Что, не хороша? – глухо спросила она. – Да ты и сам, поди, не молод. Семьдесят годков уже есть?

– Есть, – растерянно ответил Петрович. – Мне бы кошку… Тороплюсь я.

Старуха не обратила на последнее замечание Петровича никакого внимания.

– Один живешь или как?

– Пока один…

– Не то съезжаться с кем собираешься?

– С дочкой.

– Это хорошо. А вот я совсем одна. Давно уже… – у старухи задрожала щека. – Сын был да помер… Давно уже.

Наступила тяжелая пауза. Словно школьник Петрович не знал куда деть руки.

– Садись на диван, что как столб стоишь? – снова заговорила старуха. Она уже устала беседовать с гостем, каждое слово ей давалось с большим трудом. – Альбом с фотографиями вон посмотри… На столе лежит. Я его каждый день разглядываю… Прощаюсь, наверное.

«Мне-то какое дело до чужих фотографий? – с тоской подумал Петрович. Но потом верх взяла жалость к беспомощной старухе. – Хотя, в чем она-то виновата? Наверное, сама себе уже не рада…»

Петровичу стало стыдно за свой мимолетный страх и он сел на диван.

Тяжелый фотоальбом был обернут пыльной, серой замшей. Старик машинально листал его, почти не обращая внимания на лица людей. Большинство фотографий были сделаны довольно давно, сорок, а может быть даже пятьдесят лет назад. Почти на каждой из них была запечатлены сцены пышного застолья. Очень часто на переднем плане красовалась женщина средних лет со слегка раскосыми, черными и дерзкими глазами. Она весело смеялась и протягивала в сторону объектива то бокал вина, то цветок, а то и просто, судя по всему в танце, тянула пустые руки к невидимому фотографу, как будто в шутку выпрашивая что-то у него.

Несомненно, это была старуха.

«Красивая была баба, ничего не скажешь, – решил Петрович. – И жизнь свою прожила совсем не в тихой обители…»