Чудо в перьях

— В протокол смотрите, в протокол! — закричал я. — Чтобы слово в слово! И начинайте, не тяните. Все как тогда, только голосуйте единогласно.

— Переходим к разному. К нам поступило заявление от всем нам известного Анатолия Семеновича Ощепкова, в котором он просит…

— Просим зачитать! — потребовал, как и положено по сценарию, зам по работе с молодежью — тюфяк тюфяком.

Я посмотрел на часы. Скорей бы уж голосовали… Потом взглянул на Ощепкова. Как бы он все не испортил. Сейчас должен встать и изложить свои доводы. Но Ощепков спал, чуть слышно похрапывая.

— Ощепков! — заорала толпа. — Вставай! Требуй, мать твою! Из-за тебя землетрясение было!

Он продрал глаза, опомнился, вскочил и затараторил. Его все слушали, держась кто за что может и не сводя глаз с часов.

— Кто за то, чтобы удовлетворить просьбу товарища Ощепкова Анатолия…

Члены бюро дружно вскочили и подняли правые руки, как бы наполовину сдаваясь. Руку поднял и Бодров. Глядя на них, поднял руку и Ощепков, но толпа тут же рявкнула, чтобы опустил руку, поскольку не является членом. Он поспешно опустил руку и испуганно заморгал.

Они так и стояли, прислушиваясь, держа поднятые руки.

— Наташа! — вспомнил я. — Ты же вошла в этот момент, сама рассказывала, помнишь? И Ощепков попытался тебя ущипнуть, а ты дала ему…

— Дай ему, Наташа! — заревела толпа. — Чтоб все было по-честному!

И она вошла в проем двери, идя по осыпающемуся краю, и Ощепков попытался при всех ее ущипнуть, и тут же прозвучала хлесткая пощечина, перешедшая в подземный гул…

— Мама! — натурально завизжала Наталья, схватившись за Ощепкова, и мы все воочию, уже натурально увидели, кто как себя повел при том памятном ударе стихии.

Толпа отхлынула, и оцепление разорвалось. Колыхнулась под ногами земля, и две половины дома, качнувшись, припали друг к другу, осыпая нас пылью, треща крошащимися краями стен и звеня битыми стеклами.

Само правительство, во главе с Бодровым, пропало из наших глаз внутри соединившихся половинок здания. Неровно, со щелями и перекосами — трудно было ожидать полного совпадения при нашей расхлябанности и неорганизованности, когда многие забыли, как, когда и что в тот момент происходило, но соединились же! А строителям остается только поправить, замазать и оштукатурить.

Меня кинулись поздравлять. Меня обнимали, хлопали по плечам, дарили цветы. Женщины — лица знакомые, но где, кого и при каких обстоятельствах видел… — вытирали глаза, слезящиеся от пыли. Первым спустился по лестнице Игорь Николаевич, весь в пыли, даже очки не успел протереть, и пожал мне руку. Следом вышли остальные — запорошенные, запыленные, испуганные и слегка поцарапанные. Потом появилась Наталья и сразу кинулась мне на шею. За этим занятием ее застала Елена Борисовна со своей съемочной группой.

Я взглянул на небо. Ветер стих, и оно стало проясняться. Я подумал, что вот сейчас должен возникнуть над моей головой добрый гений и возложить на меня венок из белых цветов под названием харизмы…

А Толю Ощепкова пришлось снимать с верхних этажей опять же подъемным краном.

24

Но не было времени почивать на лаврах. Пусть только Елена Борисовна побыстрее смонтирует материал. Пусть увидят его на своих переносных телевизорах инсургенты. И я пойду туда к ним. Один и без оружия. Как только закончится трансляция моего триумфа. Пойти раньше — опасно. Позже — поздно.

— Это можно показать через час? — спросил я.

— Теперь к твоим многочисленным талантам прибавилась способность к телекинезу? — спросила она. — А почему через час?

— Хочу подняться в горы к твоим бывшим товарищам по неравной борьбе, — сказал я. — Пусть сложат хлысты, шпаги и что там еще на вооружении? Я хочу вернуться оттуда засветло.

Она посмотрела в сторону гор, темнеющих на фоне неба, как пятна на голубой скатерти.

— Один? — спросила она. — Может, и мы с тобой? Заснимем ваши переговоры. Они не посмеют тебя тронуть.

— Нет, я пойду один. Или со своим хором. Так даже лучше. Споем с ними вместе. Они люди, и мы люди. Разве этого мало? Да еще под небом, откуда польется наша музыка.

— Ты стал идеалистом! — констатировала она, не начиная съемку, будто уже сомневаясь в ее необходимости.

— Перестал быть рабом, — сказал я.

— А ты им и не был. — Она ничуть не обращала внимания на глазеющих зевак и покашливающего оператора. — Раб не может быть хорошим любовником. Он не может, как ты, подчинить себе женщину.

— Ну телохранителем, — пожал я плечами. — То есть прислуживающим добровольно… Так какой твой первый вопрос? Учти, я буду говорить для них! — Я снова показал на горы.

…К предгорьям я подъехал ближе к вечеру. Оставил машину возле милицейского поста и стал подниматься наверх. Время шло, казалось, такому подъему не будет конца.

— Стой! — крикнули из ближних кустов.

Ну, наконец! Я послушно поднял руки. Двое бородатых, живописно одетых парней, вооруженных шпагами и хлыстами, подошли ко мне. Вид у них был воинственный, но, узнав меня, они озадаченно переглянулись. Значит, только что прошла трансляция и они ее видели.

— Это вы? — последовал глупый вопрос.