Чудо в перьях

— Как у меня с Ромой, — вздохнул он. — И ничего не могу поделать. Уж сколько его травил, пытал, жег, убивал, а он обязательно объявлялся в следующем поколении, и все начиналось сначала. Только лет пять — десять удавалось после его гибели отдохнуть…

— Помирились бы, что ли, — сказал я. — Чтобы не избавляться. А то в новом столетии он вам все припомнит.

— Да уж пытался… А Елену Борисовну тебе придется потерпеть. Ученые просят. Сидят целыми часами перед телевизором со своими измерительными приборами, изучают. Хотят провести эксперимент при твоем непосредственном участии… Но мы с тобой, Паша, оба уходим от неприятного разговора. О чем вы говорили с Романом Романовичем?

— В другой раз… — уклонился я, отводя глаза. — Надо осмыслить. Разобраться. А в общем, ничего особенного.

Он смотрел мне в глаза. Я старался их не отводить. У него загадки, пусть и у меня будут.

Я часто спрашивал себя, чем он занимается в определенные часы утром и вечером, когда всех вдруг выпроваживал из кабинета, отключал телефоны и запрещал себя беспокоить. Секретарши только пожимали плечами. Раз ночью я не выдержал и по водосточной трубе добрался до окна его кабинета. Он был освещен. С трудом подтянувшись, держась только за скользкий подоконник, я заглянул вовнутрь. Он сидел по-турецки на коврике, с закрытыми глазами, сложив руки у рта лодочкой. Медитировал, как объяснил он мне впоследствии. Вдруг глаза его открылись, и мы встретились взглядами. Он встал, подошел к окну, открыл его. Посмотрел вниз.

— А как ты спустишься? — участливо спросил он.

— Вы мне поможете, — прохрипел я. — Дайте руку!

— Не могу. — Он заложил руки за спину. — Сюда нельзя, Паша. Ты прервал мое погружение в нирвану. Я видел свою последующую жизнь и даже знаю, чем ты будешь при мне заниматься.

— Я сейчас сорвусь! — сказал я, отчаянно пытаясь зацепиться ногой за какой-нибудь выступ в стене.

— Ты — десантник. А здесь всего третий этаж. И потом, Паша, для тебя должна существовать загадка во всем, что касается меня. Иначе наши отношения, которыми я дорожу, могут испортиться! Да-да. Только ради твоего будущего благополучия я не подам тебе руку. Иначе может прерваться цепь, — монотонно забубнил он, закрыв глаза. — И левое колесо не станет вертеться, когда прекратит свое вращение правое. И исчезнет самоуглубленность, помогающая постичь целостность бытия…

Я выругался и сорвался вниз. В падении попытался сгруппироваться, но немного опоздал. Он смотрел сверху на меня, стонущего от боли. И даже не пытался что-то предпринять.

В больнице он завалил меня цветами, как какую-нибудь примадонну. И каждый раз присылал записки, в которых цитировал латинских авторов. «Не все мы можем!» (Вергилий). Или: «Великих дел, не сопряженных с опасностями, не бывает!» (тот же автор).

Пару раз приходил, приносил книги. Рассказывал о своих карточных проигрышах членам правительства. Он читал их мысли не хуже, чем их докладные, знал всегда их карты не хуже, чем их досье, но было скучно обыгрывать, хотя играл с ними уже в долг.

— Ставите на них опыты? — спросил я. — Если некуда девать деньги, отдавайте их мне!

— Ты пропьешь или потратишь на баб, — сказал он. — Мне интересно за ними наблюдать. Во всем остальном это донельзя скучные и тусклые личности. Но как оживляются, достигнув победы над превосходящим! Такое в глазах самоупоение, такое в поведении самоутверждение!

— Делать вам нечего! — сказал я. — Другие руководители как руководители! С утра проводят совещание, потом на объекты, устраивают взбучки, вызывают на ковер…

— И потому у них столь низкие показатели, — улыбнулся он. — В отличие от меня, предпочитающего не вмешиваться в ход вещей…

13

По телевидению было объявлено, что волнующий общественность вопрос по поводу спиритических способностей Елены Борисовны по отношению к моей персоне будет разрешен в ближайшее время на глазах всех желающих с помощью научного эксперимента, проводимого комиссией, состоящей сплошь из представителей как официальной науки, так и конфиденциальной. Дабы прервать ненужные слухи и разноречивые толки.

В назначенный час я оказался в некой барокамере, уставленной приборами, датчиками и видеокамерами. И штук пять телевизоров, из экранов которых уже вываливались груди взволнованной Елены Борисовны.

Я сам все проверил. Кабели от телекамер вели в изолированный кабинет, где сидела ученая комиссия, чтобы параллельно наблюдать все события, происходящие со мной и увиденные Еленой Борисовной.

Говорят, даже в ЭПД остановился не знающий устали конвейер корыстной любви и неутолимой похоти. Весь Край замер в ожидании у телевизоров. Со мной в камере находилась лишь юная ассистентка, следящая за исполнением заданной программы и работой приборов.

— Здравствуй, Уроев, — сказала Елена Борисовна, едва я появился в барокамере, и скосила глаза вбок, на ассистентку. — Кто там с тобой? Я ее не вижу. Но чувствую, что это привлекательная женщина, судя по твоему взгляду. Она молодая? Интересная?

— Очень, — кивнул я в экран. — Лаборантка, смотрит за приборами. Может, начнем?