Чудо в перьях (сборник)

Страшно, когда врут и бросают. Как окурок мимо урны. Ты привыкаешь любить, ты уже веришь своему счастью и не помнишь, что может быть иначе. Иногда только, при звуках музыки, которая помогала тебе жить до любви, двинется душа вспоминать времена ожидания. Но воспоминания рождаются исчахшие, сухие, как цветок из гербария, засушенный еще в прошлом веке. Что вспоминать, радоваться надо. И все. Но как раз именно в этот самый момент полного доверия звонит подруга и докладывает о случайной встрече с ним. В супермаркете, и был он не один, и та, его спутница, на нем в и с л а. И как в это все верить – в эту дружбу лучшей подруги, если уверена на сто процентов, что он в тот вечер был во Франкфурте. Звонил ей из аэропорта по мобильному, торопился, деньги кончались, роуминг столько сжирает. Шум вокруг стоял, голоса вклинивались. Аэропорт. Нет, он не мог врать. Зачем? Это все Инка. Сует свой нос в чужую жизнь. Видела она. Так можно и поверить! Только вот он-то звонил из Франкфурта.

И Минь тогда еще не плакал. Значит, еще не было все так плохо. И он прилетел, вернулся, веселый и добрый, как раньше. Она ни о чем не спрашивала, что ей этот Франкфурт. Вот они вместе, и впереди столько всего хорошего.

Она решила просто не подходить к телефону, когда Инкин номер высвечивался. Пусть остается наедине со своими галлюцинациями. Это у нее от зависти.

И все-таки та как-то опять прорвалась со своим «видела, видела».

–  Да чушь все это, – разъярилась Таня, – не могла ты ничего видеть, мы с ним все время были.

Соврала так, чтобы Инка отстала.

–  Ну, смотри тогда, – не удивилась подруга. – Тебе виднее.

Он улетал в другие города, возвращался, вновь улетал. Тане было спокойно. Он улетал и возвращался. Он звонил. Она скучала и сумасшедше радовалась их встречам после разлук. Она не забывала о нем ни на минуту. Даже когда работала. Даже во сне. Она совсем забыла об Инкиной завистливой клевете.

И только позавчера, перед его отлетом опять-таки во Франкфурт, увидела его будто по-иному. Он не знал, куда себя деть, говорил пустые слова скучливым голосом. Она хотела вглядеться в его глаза, чтобы притянуть к себе. А он все опускал опустевшее лицо, словно не хотел больше делиться с ней теплом души.

Потом он уехал. И не позвонил из аэропорта.

Потом стал плакать Минь.

Стены дома перестали помогать. Воздух стал слишком вязким и не мог способствовать дальнейшей ее жизни. И никого рядом. Таня решила спасаться сама. Надела бабушкину кофту и села в старое кресло. Прижала к себе Миня: «Не плачь!» Кофта пахла валокордином, земляничным мылом – бабушкой. Бабушка почти год как умерла, но Таня никогда не думала, что ее больше нет. С мамой у Тани как-то не заладилось еще в отрочестве, та все знала лучше всех и лезла. А бабушка никогда ни о чем не спрашивала, просто любила, и все. Не за пятерку или какое-то достижение, а за само Танино существование. Ее было легко спрашивать. А мама сразу делала далеко идущие выводы, и ничего не забывала. Нанизывала Танины грехи и перебирала их как четки. Таня ушла к бабушке, когда та стала слабеть и не могла справляться сама с хлопотами жизни. И всем сразу стало легче – на расстоянии Тане проще было жалеть и понимать свою маму.

–  Ты целовалась, бабушка? – спрашивала Таня после своего первого поцелуя, не подозревая, что произносит строчку знаменитых цветаевских стихов.

–  А как ты думаешь? – смеялась бабушка. – Думаешь, ты первая на всем белом свете?

–  И любовью занималась? – любопытствовала Таня, совсем осмелев.

–  Ох, глупышка, а как бы появилась на свет твоя мама? Только у нас это так не называлось… Заниматься можно физкультурой, иностранным языком, математикой. А для того, о чем ты спрашиваешь, есть один глагол – любить. А если просто «заниматься», как упражнениями, то у нас это называлось «блуд».

–  Фу, – отреагировала Таня на неприятное слово.

–  Вот именно, – подвела итог бабушка и дальше не продолжала.

Слово запомнилось навсегда и заставляло Таню думать в ответственные моменты, не прилипнет ли к ней гадкое определение. Может, лучше подождать? И любить?

А как понять, любишь или нет? Может, любовь возникает именно после этого. Но после поисков чувства таким способом любовь не проявлялась во всей своей яркости, а, наоборот, тускнела и меркла, гибла почему-то на корню.

Когда пришло настоящее, спрашивать было незачем. Все стало понятно почти сразу. Как бабушка и обещала. А что же теперь? Как быть с этой тревогой и болью?

–  Успокоиться, – зазвучал внутри бабушкин голос. – Подумай о Мине. У тебя плачет Минь.

Отчего плачут маленькие дети, не умеющие сказать о себе? Отчего плачут звери и тучи? От тяжести, от боли. Что-то у него болит, скорее всего. Никакой мистики, никаких предчувствий и призраков беды. Надо просто позвать доктора. Он знает Миня с самого его рождения, пусть и решает, как ему помочь.

И как, оказывается, все просто! У Миня болел зуб! Она и не знала – у них, оказывается, иногда болят зубы. И все это лечится, как у людей. Вот и все дела. И нечего нагонять тоску. Смотри-ка: он больше не плачет. Улегся в своем домике.