Чудодей

Неожиданно он предстал перед Марлен. Она сидела за небольшим холмиком и не слышала, как он подошел в своих мягких тапочках. Девушка терла платочком бледные щеки и смотрелась в ручное зеркальце. Увидев Станислауса, она сунула платочек в сумочку, поднялась и, не глядя на него, сказала:

— Я сидела здесь и размышляла над всемогуществом господа. Оно чувствуется в каждой травинке. Трава растет вверх. Все растет вверх.

— Нельзя сказать, чтобы все, — возразил Станислаус. — Дома у нас отец с матерью сажали морковь, так иной раз морковка вырастет до полутора килограммов весом, а ведь она растет вниз.

Разумеется, кто-либо другой, а не влюбленный Станислаус увидел бы, что творилось в душе Марлен, в душе этой беленькой нежной пушинки. Она была возмущена: какой-то пекарский ученик дерзнул усомниться во всемогуществе бога! В ее глазах горел гнев, и нежные голубые жилки на висках набухли.

— Вам так жарко, что вы позволили себе пойти гулять в нижней сорочке?

Станислаус не сразу ответил. Он поддернул штаны, которые все время грозили выскользнуть из-под ремня Отто Прапе.

— У меня нет другой рубашки, я могу и в этой ходить куда хочу.

Не обращая внимания на Марлен, он повернулся и пошел в глубь леса. Марлен не шевелилась, пока он не скрылся за кустарником. Только изредка мелькала сквозь ветви пресловутая рубашка.

— Станислаус! Станислаус! — Она впервые назвала его по имени. — Подождите, ради бога, Станислаус!

Голос у Марлен дрожал. Это тронуло Станислауса, он замедлил шаги. Она побежала к нему.

— Неужели вы способны так вот просто оставить меня одну, точно я вам совсем чужая?

— Я не могу требовать, чтобы вы разговаривали о боге и возвышенных вещах с человеком, у которого есть только одна нижняя сорочка.

Она взяла его за руку:

— Я подумала, что это, быть может, та сорочка, в которой рождаются счастливые.

Он посмотрел на нее и рассмеялся.

Она забыла отнять у него руку. Лес стал обитаемей. Видно, недалеко была какая-то деревня. Слышалось кудахтанье наседки, стук ведер. Марлен и Станислаус не разговаривали больше. Станислаус вел Марлен за руку, как младшую сестренку. Они вошли в густой ольшаник. Верхушки деревьев образовали над ручьем воздушный мост. Станислаус сел на берегу ручья. И Марлен села рядом.

— О, куда вы меня завели! — Это тоже была фраза из романа.

Молчание. Щебечут синички. Прокрякала дикая утка. Сквозь зеленую пелену водяной ряски смотрят золотисто-желтые глаза лягушки. По журчащему ручью толчками, как на полозьях, движутся водяные паучки; Марлен вздохнула. Станислаус искоса поглядел на нее. Она была еще нежнее и бледнее, чем всегда. Он тоже вздохнул. Руки его осаждали комары. В их брюшках светилась высосанная кровь. Марлен отгоняла от него прожорливых насекомых. Станислаус пренебрежительно махнул рукой.

— Не беспокойтесь!

— Неужели вы такой сильный?

Он вытащил из края брючной манжеты булавку и всадил ее себе в руку. Только булавочная головка, как капелька пота, поблескивала сверху.

— Зачем вы это делаете? — Марлен страдальчески сморщилась.

— Есть люди, у которых нет модной рубашки, но зато они обладают силами, стоящими в тысячу раз больше всех рубашек на свете.

Станислаус медленно вытащил булавку из руки. Он с радостью убедился, что ни единой капли крови не выступило на месте укола. Его тренировка по рецептам брошюрки о гипнозе принесла новый великолепный результат.

— Простите меня насчет рубашки? Тысячу извинений! Я ужасно нехорошая.

Марлен нежно взяла Станислауса за локоть. Она разглядела красную точечку укола и прильнула к ней губами, точно двумя алыми лепесточками мака. Станислаус затрепетал.

— Вы вот сидите рядом, такой удивительный человек, и не знаете, что я могу быть очень злой, — каялась Марлен. — Отец спрашивает: «Марлен, почему ты в последнее время надеваешь в церковь свое светлое платье с вырезом? Пожалуйста, надевай темное, закрытое платье! Помни, что ты дочь пастора!» Так говорит отец, и во мне поднимается злость. Даже сердце колотится от злости. «Хорошо, — говорю я, — тебя беспокоит мое светлое платье, а вот мне не дает покоя, что ты однажды надел облачение прямо на ночную сорочку. Ты проспал. Все время, пока ты читал проповедь, я только об одном и думала, что под облачением у тебя ночная сорочка». Видите, как я обидела отца! В тот же день я попросила у него прощения. Он простил меня. Вот какая я! Я молю бога, чтобы он не оставил меня. Но мои молитвы не доходят до него. Сегодня он допустил, чтобы я вас обидела. Я насквозь проросла злостью.

Станислаус опустил кончик камышинки в струящийся ручей.

— Пути господа окутаны мраком. Может быть, у такого существа, как бог, нет времени, чтобы обращать внимание на каждую мелочь. Ему надо следить за звездами, как бы они, чего доброго, не наскочили одна на другую. Ему, может, нужно, чтобы мы немножко болели своими грехами и помогали ему. В конце концов, он же дал нам руки и ноги. Носитесь повсюду и делайте все! Сами убирайте за собой мерзость ваших грехов!