Чудодей

«Не бойся никого и ничего, Станислаус, любимый мой. Господь бог делает любовь тяжким испытанием для тех, кого он любит. Я слегка похворала. У ручья было прохладно. Я схватила воспаление миндалин. Лучше бы я никогда не болела, тогда отец никогда ни за что не прочитал бы твоего письма! А так я даже не знаю, какие милые слова ты мне написал.

Как видишь по почтовому штемпелю, я не дома. Меня послали в какую-то школу. Она называется пансионат. В этом пансионате меня обязаны держать в строгости, так, чтобы я забыла свою любовь. Меня держат в большой строгости. Это письмо я пишу в таком месте, которое мне не хочется называть. Вот что делает любовь.

Будь спокоен и пиши мне, но только без указания фамилии и адреса отправителя. Из глаз у меня все время льются слезы. Бог да хранит нас. У меня все-таки, может быть, еще родится ребеночек, тогда меня обязательно выпустят отсюда, ведь здесь нет родильного дома. Как только я окажусь на воле, я на крыльях полечу к тебе. Ты моя первая настоящая любовь. Господь в своей мудрости все рассудит.

Напиши на оборотной стороне конверта адрес нашей кухарки. Это не грех.

Целую тебя несчетно, тысячи, тысячи раз.

Твоя любящая, до гроба любящая тебя Марлен».

Далее следовали кружки, обведенные чернилами. Под ними — еще несколько слов: «Тут я повсюду целовала. Поцелуй и ты эти кружочки!»

Читая, Станислаус задерживал дыхание. От письма исходил аромат дикой розы. Толстые зеленые мухи жужжали на маленьком оконце ретирада. В дверь неожиданно застучали кулаками. Станислаус испуганно вздрогнул.

— Выходи, негодяй! Заснул ты, что ли, над своим дерьмом? — В отверстие, вырезанное сердечком, плеснули водой из ведра.

— Вот тебе, можешь ополоснуться!

Станислаус сидел мокрый, как новорожденный теленок, а письмо Марлен в его руке увяло, словно отцветший лепесток розы. Тоненькие буквы расплылись, как письмена ангелов в облаках.

Вечером того же дня Станислаус пережил нечто небывалое. Он лежал на своем жестком ложе в чердачной каморке, которую ученики прозвали «конюшня особого назначения». Вновь поступившие ученики жили здесь до тех пор, пока не привыкали к муштре хозяина Клунтша. Четыре столбика койки удлинялись нестругаными рейками и доходили чуть ли не до потолка низенькой каморки. Между столбиками под потолком была натянута упаковочная бумага. Все это для защиты от клопов соорудили предшественники Станислауса. Кровососы подали с потолка. Они падали на твердую бумагу: тук, тук! После такого предупреждения жертва, если не спала, могла уничтожать эту нечисть.

Тихо шуршал неторопливый дождик, и ветер гулял по черепицам крыши. Взбудораженный Станислаус лежал под клопиным балдахином. Он не видел вонючих паразитов. Он дышал благоуханием дикой розы, исходившим от письма Марлен, и подыскивал слова и выражения для достойного ответа. Станислаус был недоволен собой — ему никак не удавалось так же грациозно и искусно подбирать и сочетать слова, как это делала Марлен, господом богом отмеченное создание.

Он закрыл глаза и слушал дождь. Вдруг ему показалось, что откуда-то доносится тихая музыка: сладок звук-ты-ты, сладок звук-ты-ты. Он решил встать, подойти к окну и посмотреть, откуда эта музыка. Но стоило ему встать, как музыка исчезла. Он снова лег и вслушался. Музыка вернулась: сладок звук-ты-ты… Больше он не вставал. Музыка доносилась не извне, она была в нем, где-то в сокровенных глубинах его существа. В нем словно забил родник. С музыкой пришли слова. Те самые, которых он раньше искал. Он открыл глаза и обвел взглядом каморку: не прилетел ли гонец от королевы бабочек? Нет, гонца не было. Он улыбнулся, улыбнулся образу своего детства.