Чудовище 2 (СИ)

Лир слал к Майе купцов, которые несли ей тюки лучших тканей и она могла забрать у них всё — Лир приобретал это для неё, как щёлкал пальцами, не жалея денег. Да и сам он начал одеваться более нарядно, ему, правителю мира, было неприлично ходить в простых льняных одеждах.

Со всех концов Гобо Лиру шли отчёты о строительстве храмов в больших городах — храмы строились, никто не смел отложить их возведение или затянуть этот процесс. Всё шло, как по маслу, как будто жители материка не просто принимали культ новых богов под давлением силы, а начали жаждать этого.

В храмах Каджи и Свири в Уш открылись курсы жрецов — жрецы, что уже полностью изучили культ поклонения новым богам от Лира теперь обучали новичков, чтобы в последствии разослать их для служения по всему материку. И, поскольку учителями были жрецы из народа лахи, то и в ученики они набирали людей из своего же народа, хотя жрецами Каджи и Свири были уже не прочь стать и нелахи.

Лиру, когда-то желавшему, чтобы жрецами его отца были люди не из лахи, теперь испытывал к этому полное равнодушие. Ему было безразлично, что презренный народ лахи превращался в элитную жреческую касту. Если его отец Каджи не против этого, то какое дело до этого Лиру?

После того, как Каджи и Свири были принесены в жертву двести младенцев и Лир вместе со своей женой присутствовал на каждом жертвоприношении, в нём как будто что-то сломалось изнутри и появилось ощущение грязи — во внешнем мире и во внутреннем. И он уже не отделял народ, что считался грязным от того, что числился в более чистых. Все люди стали одинаково равны для него в своей смиренной низости и скотском равнодушии.

— Вот вы и получили тех богов, что заслужили, — нередко произносил он вслух.

Но больше всего его волновало собственное тело.

Оно старело.

Волосы поседели больше, чем наполовину, на теле местами появилась дряблость, несмотря на то, что Лир старался укреплять его гимнастикой и купанием в снегу и горных реках.

— Если бы у меня было лицо, наверно, оно было бы в морщинах, — горько рассуждал он.

Возраст Майи к тому времени приближался к сорока годам, но она была по-прежнему очень красива и её не портила даже излишняя полнота. Она выглядела моложе своих лет и тщательно следила за собой, чтобы удержать свою моложавость и красоту.

— Твоя красота по-прежнему чудесна! — говорил Лир, гладя её волосы, которые, возможно также не были бы лишены седины, но парикмахеры Майи искусно закрашивали их специальной краской для волос. — Моя старость опережает твою, а что же будет ещё через несколько лет? Будешь ли ты ещё любить меня, когда я стану совсем дряхлым, настоящим стариком?

— Я не могу представить себе, что я не люблю тебя! — отвечала Майя, горячо целуя его руки.

Лир всё меньше уделял времени делам своей империи, считая свою миссию почти завершённой, и всё больше часов проводил со своей женой, предполагая, что ему уже недолго осталось быть с ней.

Очень часто они уединялись в горах, их нёс в паланкине на своей спине каменный бык, управляемый волей Лира — то вознося их на вершины, то спускаясь в долины, то перенося через реки, то делая грандиозные прыжки через ущелья, бездонные пропасти.

Майя успела избавиться от своих причуд по части неприязни шерстяной и меховой одежды и теперь могла даже в зимнее время подолгу проводить время в горах, катаясь на каменном быке вместе со своим мужем. Он не выпускал её из своих объятий и кутал в края своего плаща, несмотря на то, что она была всегда тепло одета.

И Лир дряхлел и волосы его уже были не просто седыми — они стали белыми, но Майя по-прежнему любила его и с ужасом думала о разлуке.

Однажды Лир произнёс:

— Майя… Думаю, после меня ты ещё долго будешь молодой и красивой… Мы прожили вместе годы и были верны друг другу, но я не имею права требовать, чтобы и после моей смерти ты была мне верна… Ведь ты так красива, а это такое искушение… О, Майя, моя Майя, если бы хоть в сердце твоём навсегда остался только я, даже когда меня не станет!

У Майи выступили на глазах слёзы и она разрыдалась.

— Лир! — всхлипывала она. — Да разве я жаждала когда-нибудь так просто кого-то впускать в своё сердце? Ведь и ты вошёл туда против моей воли, так разве не хозяин ты моего сердца навеки?

Она стремительно бросилась к нему на грудь и обвила его шею руками. Затем посмотрела на него глазами, напоминавшими ямы:

— Хочешь, я убью себя, чтобы не жить после тебя? — глухо проговорила она.

Лир отпрянул от неё и, взяв ладонями её голову, отстранил от себя:

— Ты хочешь, чтобы я похоронил тебя?! Ты думаешь, я вытерплю эту боль — уложить тебя в могилу и скорбеть в тоскливом одиночестве до конца дней? О, Майя, моя Майя, даже слова твои невыносимо жестоки!

— А я, Лир? Как я стану хоронить тебя, как я останусь одна?

Он не знал, что ответить ей, лишь обнимал её и целовал бычьим ртом, в котором было потеряна большая половина зубов.