Чудовище

А за свои драматические вопли о том, что его убили и он умирает, Моль был торжественно провозглашен «Королевой драмы». Поганца белобрысого, надо полагать, это бесило до малиновых ушей, зато пантомим, обозначавших реакцию Поттера на дементоров, то бишь, падения в обморок, больше не было: Воробью хватило разок поаплодировать и посоветовать во всеуслышание пойти в артисты, ведь у Малфоя «так выразительно получается все показывать, ну просто королева драмы». Рядом, как я понимаю, в тот момент были близнецы Уизли, которые просто не могли не разнести новое прозвище слизеринского ловца по всему Хогвартсу.

34. Сын своего отца

Надо сказать, мелкий знал, что делал, когда награждал Малфоя новым прозвищем: на первом же квиддичском матче выяснилось, что попытка Воробья отлигиллиментить дементора не прошла бесследно. Видать, нежить его запомнила, и когда школьнички заполнили стадион, а их эмоции, не смотря на откровенно дерьмовую погоду, засияли ярче рождественских огоньков, дементоры явились незваными гостями и, проигнорировав второго ловца, вплотную заинтересовались Воробышком. Слава Святому Патрику, шкет сумел отключить эмоции, но даже и так прикосновения покрытых струпьями и язвами тонких пальцев были омерзительны, что уж там говорить о ментальных контактах. Добби рассказывал, что стадион только ахнул, когда стая дементоров завела свой зловещий хоровод вокруг Гарри Поттера. Однако на преподавательской трибуне присутствовал директор, который не растерялся и выпустил свой Патронус по толпе нежити, облепивших мелкого. Вот только происходило все это на нехилой такой высоте, а одновременно удержаться на метле и держать ментальные щиты у Воробья не получилось, и поэтому ребенок — ладно, подросток — рухнул камушком вниз. Шкет не разбился благодаря все тому же директору, все остальные преподаватели — та же Макгонагалл, к примеру — отчего-то ловили ворон, loscadh is dó orthu! (п/а: ирл. Чтоб они сгорели)

Альбус Дамблдор не зря считался сильнейшим магом: мелкий отделался испугом и сломанной в щепы метлой. Матч Гриффиндор проиграли, однако радость от того, что Поттер все же жив, пересилила горечь поражения. С чего, кстати, они отказались от переигровки, я так и не поняла, ну да и черт с ними. Мне на этот, с позволения сказать, вид спорта всегда было наплевать, а Воробышек после близкого контакта с дементорами был не в том состоянии, чтобы снова радостно прыгать на метлу. Он и так с трудом заставлял себя адекватно реагировать на вполне невинные подколки Моли, которые, с учетом специфики их взаимоотношений, вполне можно было расшифровать как завуалированную попытку поддержать заклятого недруга.

Злополучный матч состоялся шестого ноября, и к тому времени Малфой по ходу решил, что лучше уж с легкой подачи все того же Поттера его будут звать Слизеринской Молью со всеми сопутствующими более-менее безобидными шуточками и подколками, чем Королевой Драмы и аплодировать с криками «Браво!», «Бис!» на каждую его попытку поддразнить шрамоголового. Все же милую привычку давать прилипчивые клички Воробей сполна унаследовал от папеньки, царствие ему небесное, придурку. Правда, если Джеймс Поттер клеил ярлыки на всех вокруг, и друзей, и врагов — жену он, к примеру одно время звал Рыжей Стервой, а после и Бестией — то мелкий одаривал меткими прозвищами исключительно тех, кто его доставал. Отсюда пошли «дядюшка Морж» и «тетушка Кляча» для опекунов, «Кит-убийца» для кузена, «Пожиратель Долек» для директора, прозвища для Уизли и Грейнджер. Хвала Всевышнему и всем святым, меня мелкий называл Патти, а ведь мог выдумать что-то вроде «Феи-крестной» или «Мамонстра», с этого заразы бы сталось!

А вот старинного друга своего отца Воробей про себя именовал исключительно как Перевертыш, а в особо желчном настроении Шакалом Табаки. И дело было вовсе не в обиде подростка на оборотня, ни разу за двенадцать лет не вспомнившем о сыне друга, так много сделавшего для него. Дело было в другом поступке Люпина.

Главная сволочь и язва всея Хогвартса, профессор зельеварения Северус Снейп относился — и крайне обоснованно — к новоявленному профессору ЗОТИ с презрением и недоверием. Как нам с мелким стало известно из воспоминаний Сириуса Блэка, еще в сопливом возрасте Снейп имел сомнительное удовольствие наблюдать Рэмуса Люпина в его зверином облике на расстоянии удара лапой, и потому ему — и мне, кстати, тоже — была абсолютно непонятна и неприятна мысль о том, что рядом с детьми ходит темная тварь, способная в течении трех дней в месяц ладно, если убить, так ведь и заразить или искалечить учеников. Люпин мог быть сколько угодно хорошим человеком и преподавателем, но оборотню не место рядом с детьми, как ВИЧ-инфицированному — на станции переливания крови. Но кто ж зельевара спрашивать о том будет? К тому же его явно, как обладающего необходимой квалификацией, припахали варить своему неудавшемуся убийце аконитовое зелье. Снейп не был бы Снейпом, если бы при данных обстоятельствах не прошелся по самолюбию оборотня как трактор по елочным игрушкам.