Чудовы луга

Глаза у него были слепыми от гнева, рот перекошен. Край плаща махрился темными покоробленными лоскутами. Клочья пены падали с лошадиных губ, вскипали на потемневшей лоснящейся шее.

Не дожидаясь ответа, Хасинто развернулся и поскакал обратно. Хлестнули тяжелые еловые ветви, роняя снежные шапки, южанин пригнул голову, его лошадь перескочила поваленный ствол и скрылась за тем же поворотом.

Рыцарские кони тяжелым галопом понеслись за ним. Солдаты ускорили шаг, на ходу перекидывая со спин щиты.

* * *

Ласточке связали руки впереди и накинули петлю на луку седла. На той же лошади везли лорда Раделя — завернутого в плащ и перекинутого как тюк через конскую холку. «Осторожней! Осторожней!» — впустую заклинала Ласточка. Разбойники похохатывали и перекидывались шуточками, к мольбам и увещеваниям прислушивались не больше, чем к скулежу замерзшего пса. Цыкнуть и замахнуться, вот и весь разговор.

Кай куда-то делся. Да Кай ли это был? Исчез как призрак. Снег повалил гуще, ничего не разглядеть.

Когда лошадь тронулась, Ласточка попыталась ухватиться за стремя, но всадник, тощий как пугало парень с торчащим кадыком, редкими усиками и козьми сумасшедшими глазами, пнул ее сапогом в плечо. Засмеялся отрывисто, словно лисица затявкала. Снежный след его сапога отвалился, и на плече Ласточки, на сером сукне, осталось пятно — перемешанная с грязью кровь и сосновые иглы.

Некоторое время вся ласточкина забота была о том, как бы не упасть. Лошадь шла шагом, но снег залеплял глаза, ни капюшона накинуть, ни подола поддержать — руки связаны. Сквозь пургу двигались тени, слышались голоса, спереди и сзади. Каждая проплывающая мимо фигура, каждый голос мерещились ей каевыми. Но — мерещились или были?

Под ногами ощутился подъем, потом подъем стал круче, а снег реже, тропу стиснули черные ели, над головами крышей сомкнулись обремененные снегом лапы. Разбойник-хохотун слез, повел лошадь под уздцы. Ласточка боялась, что сверток с несчастным лордом соскользнет наземь, а поддержать его плечом никак не удавалось — под ноги лезли корни и собственный подол.

Подъем неожиданно закончился, распахнулся лес, обнаружив небольшую проплешину прямо под стеной высокой круглой башни. Снегопад прекратился, только редкие снежинки кружились в воздухе. Из-за стены доносился невнятный гомон, выкрики и смех. Шедшие впереди разбойники один за другим скрывались в узком проходе. Дверца оказалась низенькой, верхом не проедешь.

Темный тоннель под башней вывел отряд во двор.

Боже, сколько тут народу! Они мельтешили, суетились вокруг, размахивали руками и орали. Толкучка, как на базаре, только продавцы и покупатели все взвинченные, нечесаные, с цепами, рогатинами и топорами, в одежде с чужого плеча и грязные донельзя. Они кишели во дворе, на галереях, на стенах и внешних лестницах. Все внутренние постройки облеплены навесами, шалашами, плетеными из ивняка, кое-как сбитыми из досок и крытыми рогожей. Альханский табор какой-то, а не крепость. Двор, может быть даже мощеный, сейчас напоминал сточную канаву.

Прибывший отряд продвинулся недалеко и завяз в сутолке. Лошадь, груженая бесценным свертком, остановилась на краю пустого пятачка, под глухой стеной донжона. Здесь не было никаких ветошных пристроек, только серая стена в известковых потеках. На ее фоне, на шесте, вбитом в грязь, торчала мертвая конская голова цвета неочищенной соли.

Совсем свежая голова, с глянцевой еще шерстью, с не запутавшейся гривой. С новым оголовьем, украшенным серебряными бляшками. Черные сгустки облепили шест, на светлой шкуре, у пряжки оголовья, отпечаталась красным чья-то пятерня.

Хотя, почему — чья-то?

Ласточка стиснула зубы, помотала головой, перемогая внезапную боль за грудиной.

«Не надо тебе об этом знать».

Не надо было, ты прав.

Она поморгала, дернула веревку, огляделась.

Похоже, сюда, незадолго до них, вошел еще один отряд. Кажется, там были раненые — вон кого-то волокут на плаще под навес.

Впереди, в буром месиве толпы, как вороны среди галок, высились несколько черных фигур. Кольчуги, вороненые шлемы, мечи.

Найлы? Откуда у Кая…

А вот и он.

Ей не померещилось. Это он добыл их с Раделем из-под палатки. Это его шевелюра полощется на ветру, полная колтунов и мусора. Это его бархатный плащ распущен лентами, словно все кошки святой Невены его драли. Это его — проклятье! — длинный меч на тяжеленном рыцарском поясе, с какого несчастного снятый, с бывшего лорда этой пропащей крепости, должно быть…

Стоит спиной, разговаривает с найлами.

— Кай! — закричала Ласточка. — Подойди сюда, сукин ты сын! Ка-ай!

Он слегка повернул голову, не прерывая разговора, рассеянный взгляд мазнул Ласточку, тюк на спине лошади, задержался на кобыльей голове…

— Кай!

Когда требовалось, Ласточка умела крикнуть так, чтобы ее услышали в любом гаме. Несколько десятков глаз обратились к ней, но не каевы, нет. Паршивец отвернулся и продолжил разговор.