Чудские копи

Опрята шел вместе с поручниками, которые сидели на гребях, с вожатым Орсенькой, да с иноком, и был печален, ибо не хотелось ему покидать селения югагиров, взор сам рыскал по берегам, выискивая берег, к коему можно пристать, изрубить ушкуи и новых более не строить.

А тут еще Феофил ворчал и грозился:

– Епитимью наложу... Лишу святого причастия!.. Тако ли мы в Тартар несем веру христианскую – повинуясь обычаям диким и поганым?

– Замолчь, праведник, – отмахивался он или вовсе отмалчивался на нравоучения. – Без тебя тошно...

Инока же распирало от гордости, что плоть свою усмирил, с Первушки Скорняка шкуру снял, на обичайку натянул и теперь бил, как в бубен звонкий.

– Сам поддался бесовскому искушению туземцев беззаконных! И всю ватагу искусил! За сей грех с тебя одного спрос! За всех ответ держать будешь!

И так поворот за поворотом – бу-бу-бу, бу-бу-бу...

Не вынесло ушкуйское сердце, велел пристать к берегу:

– Вылазь, святоша! И ступай-ка сушей!

Феофил выскочил и берегом побежал. Так еще ведь что-то кричит, крестом грозится. А Опрята сел рядом с вожатым Орсенькой и стал неторопко с ним беседы вести. Для начала расспросил о том, что тяготило от самых Рапейских гор – про хорзяина горы, именем Урал. Вожатый как услышал сие имя, так гайтан с груди достал с некой костяной побрякушкой и давай ею себя по челу стукать, прикладываться да нашептывать заклинания некие, маловразумительные. Воевода поглядел и спрашивает:

– Чего же ты испугался, Орсений?

Тот гайтан спрятал, водою забортной лицо умыл и на Опряту прыснул.

– Авось пронесет!.. Надобно было дары ему поднести!

– Не ведали мы... Каковы же дары ему подносят?

– Да самые простые! Каждый ушкуйник должен был взять внизу камень, сколько под силу, на его гору занести и положить. Тогда бы Урал вам все пути открыл в Тартар! А ныне не знаю, будет ли вам дорога на Томь-реку.

– Еще инок Феофил крест деревянный поднял и водрузил на горе, – признался Опрята.

– Вот ежели бы каменный вытесал! Тогда бы зачлось заместо дара. А дерево что, сотлеет скоро, ветром разнесет...

– На что ему камни на горе, коль она вся и так каменная?

– Урал-то время стережет для нас, ныне живущих. А время разрушает гору, камни в прах обращаются, сыплются вниз. И посему все путники, идущие на запад или встречь солнцу, обязаны ему возносить дары, чтоб гора ввысь росла. Сказывают, ежели она с землей сравняется, не станет более полуденного времени, сомкнется утро с вечером. Сие есть конец света.

Опрята от его слов не приуныл, но порадовался, что нет с ними в ушкуе Феофила: услышал бы он подобные речи поганые, треснул бы крестом по голове Орсеньку, и лишились бы не только благого слова Урала, но и вожатого.

Предводитель югагирский отблагодарил ушкуйников сполна и проводника отпустил толкового, несмотря на лета средние, побывавшего и на Оби, и на Томи-реке, и даже на далеком Енисее, за коим, говорит, еще земель и рек немерено. И всюду можно встретить стойбища обособленные, где живут и такие же югагиры, ловом промышляющие, и землепашцев, пришедших во времена незапамятные и с Оки, кои ныне зовутся оксы, и с реки Вороны, именующие себя вранами. У всех речь русская, но знают и иную, тех народцев, что по соседству обитают. И есть еще на Енисее-реке племя, в Тартаре всюду известное: кипчаки называют его кыргызы, а сами они именуются каргожы или карогоды, что означает хоровод по-нашему. Так вот, сии каргожы все языки понимают, на всех говорят, обликом они с югагирами схожи, ибо попутались с разными племенами, и до появления ордынцев во всех землях Тартара суды судили, ибо считались самыми справедливыми. Еще они утверждают, будто живут в сих краях от сотворения мира.