Чудские копи

И так незаметно, словно ненароком, Опрята подвел беседу к чуди белоглазой – к ее свычаям и обычаям. Орсенька словоохотлив был и прямодушен, как прочие югагиры, и посему ничего не таил, и поведал ушкуйнику, что курганов чудских и впрямь всюду довольно, ибо народ сей весьма ветхий, по всем рекам, считай, прежде жил и множество могил оставил. Но есть одна великая, и стоит она как раз у них на пути, и ежели Опрята пожелает, он может сей курган показать. Однако никто из народов Тартара, кроме каргожей, к этим могилам приближаться не смеет, ибо на них стоит страшное заклятье. Даже если случайно ступить на курган, а хуже того, подняться на его вершину, где стоят чудские столбы с изваяниями, а бывает, и некие храмы, искусным узорочьем оплетенные, так на весь род твой падет проклятье богини чудской Яры и всех прочих духов. Мало того, что шерстью звериной покроешься и сам ослепнешь в тот миг, непременно слепота падет на детей, внуков, и даже еще правнуки будут подслеповаты и зело волосисты. Каргожи говорят, не люди станут рождаться – слепые звери, и случаев подобных довольно. Потому, мол, не советую вам и близко подступаться к кургану, разве что издали посмотреть, а потом сразу же к воде бежать и в свое отражение глядеть, дабы не ослепнуть. И еще могилы сии вовсе не безнадзорны и не покинуты сородичами, поскольку раз в лето на всякий курган приходит чудская дева, смотрит, не нарушено ли чего, поправляет всяческие изъяны и осыпает вершину красным золотым песком, который потом светится по ночам. Ежели по какой-то причине дева сия не посетит какую могилу, то из нее потом слышится скрежет заступа и стоны. Это покойные хотят откопаться до срока и выйти на свет. А посему коль услышал где поблизости подобные звуки, беги без оглядки и кричи:

– Чудская девка, ступай скорее да усмири своих мертвецов!

Когда-то, еще до нашествия ордынцев, у рода Орсеньки были соболиные промыслы близ сего великого кургана, так бросить их пришлось, ибо зверьки хоть и не разумны по-человечьи, да скоро сообразили, что на могиле чудской они в безопасности. И как только лов начнется, вмиг все уходят в сосновый бор, коим покрыт ныне чудской погост, и собирается их там видимо-невидимо. Один, старый еще, сродник отчаялся, вздумал испытать, де-мол, не сказки ли это хитрых каргожей, взбежал на курган и, покуда зряч был, успел два десятка соболей добыть. Потом свет в очах померк, бельма выкатились, и чует, одежда на нем вспучилась. Сунул руку за пазуху, куда битых зверьков спрятал, сначала подумал, их нащупал, а оказалось, себя – шерсть выросла.

А от стана югагирского шли они прямо в полуденную сторону, по Тобол-реке супротив течения подымались. И путь сей сам Опрята избрал, поскольку вожатый сообщил, что на Томь-реку, возможно, водою плыть прямо от их селения, но уйдет на это вся осень, потом еще половина следующего лета, ибо до ледостава они успеют Тоболом вниз спуститься, а потом с весны, по полой обской воде, только вверх грести не менее полтораста дней. К тому же близ устья Томи ордынцы укрепленный городок поставили, дабы под надзором держать нижнее течение. Легче и быстрее добраться сухопутьем, зимним путем: подняться по Тоболу до кипчакских земель, подрядить лошадей, ибо имеют они табуны несметные, и санным ходом, по коему они с Рапейских гор соль возят аж до каргожей енисейских, уйти на заветную реку. Кипчаки с Тобола не покорились ордынцам, не пошли с ними чужие земли воевать и посему в дружбе состояли с югагирами. А прежде распря была из-за угодий, да явились враги и помирили, ибо стали притеснять и тех, и тех.

Избрал сей путь Опрята, и тут, услыша о великом кургане чудском, вовсе воспрял и уверился, что не он, а бог ватагу ведет. Это ведь возможно уже нынче, до морозов, изведать, обманул или нет ушкуйник, свое имя забывший. От могилы же сей до Рапейских гор рукой подать, и нет там на путях ордынских становищ и засад...

Ушкуи по воде на гребях идут, инок берегом бежит, на сучья натыкается, о валежины запинается, однако обратно не просится, дабы испытание выдержать. А было до кургана шестнадцать дней хода, ежели без устали грести, меняя друг друга, сутками напролет. Ватажники и гребли, ибо в банях, напаренные, накормленные и обласканные женщинами и девами югагирскими, вдохновились изрядно и силу ощутили могучую. Феофил три дня выдержал, на четвертый кинулся в ледяную воду и поплыл наперерез, крест держа над головой. Бог его спас, ушкуйники достали инока из воды, отжали, выкрутили, ровно тряпицу, сухие порты и рубаху надели да в медвежью шкуру закатали. И стал он похож на чудина, ибо мохнатый, уснул в тот же миг с открытыми глазами, закатив зрачки...

И вот на шестнадцатый день пути, когда уж забереги чуть ли не соединялись на середине плесов, достигли они места, где не стало ни крутояров, ни черной тайги; низкие пойменные берега чуть ли не вровень с водой, кругом болота, и лишь на окоеме по обеим сторонам едва проглядывается лес.

Орсенька вдруг валяную шапку свою раскатал и лицо ею покрыл.

– Как пройдем поворот, чальтесь по правую руку.