Чудские копи

От сего вида печально сделалось Опряте. Однако же он посадил чудинку на корму, дабы правила, а сам на греби сел, к ней лицом, чтоб образ ее прелестный всегда перед очами светился. И черпала реку ватага так много дней без устали, ни разу к берегу не причаливая, ибо и в самом деле не было впереди никаких преград, с коими лазутчики прежде сталкивались. Открылся путь по Томи, даже стрежень весенняя, великая, свой бег норовистый и бурный усмирила, а порою чудилось, вспять потекла река. Иной раз спор возникал, уж не сбились ли ночью, не повернули ли вспять, вроде вчера солнце с другой стороны светило. Но поглядят на берег – нет, инок Феофил в нужном направлении бежит, плоть свою усмиряя, а уж он-то никак не собьется. Да и ушкуй воеводы, коим правит чудинка, всегда напереди, и сам Опрята в одиночку машет веслами без устали: верно, чародейским образом черпает силы свои или мыслит еще взять добычи...

Тут по левому берегу устье быстрой реки показалось, и глядь, Кия туда повернула. Знать, уж совсем близко середина чудской земли, сердца у гребцов к горлу подпирают, дышать мешают, однако, как ни вглядывайся, ни единой живой души на суше, кроме бегущего инока. И только едва слышно доносится стук топоров, голоса смутные, да отчего-то земля по берегам охает, ровно свой последний дух испускает. То ли попрятались туземцы, то ли затаились и тихо взирают на пришлых да ждут, что станется. Молва-то была, с огнем и булавами идут ушкуйники, а тут же целят мимо, и ни единого кургана не спалили, ни одной могилы не тронули, хотя их попадалось во множестве, и даже с воды было видно поганые столбы да храмы, на вершинах поставленные.

По томскому незнаемому притоку места пошли гористые по обоим берегам, на склонах всюду леса темные, хвойные, иногда скалы торчат причудливые, а то вдруг восстанут из-за поворота утесы речные такой высоты, что шапка валится. Между гор часто долины попадаются травянистые и благодатные, а на них только дикие звери пасутся, а то малые речки и ручьи прямо со скал сбегают водопадами, и висит над ними радуга – дуга солнечная, ровно нимб над головою святого. Иногда напахнет от земли дух пряный, цветочный – аж голова вскружится. Опрята глядит на манящую сушу, черпает воду гребями, а сам опять место себе выбирает и думает, вот хорошо бы здесь причалить или там, срубить хоромы да поселиться вдвоем с чудинкой. А ушкуй спалить по старому обычаю, ибо правило такое существовало: ватажник, промысел свой оставляющий навсегда, выволакивал последний ушкуй на берег, ставил его на слеги, складывал оружье, кольчужку и броню, после чего рубил весла и разводил под днищем костер.

А прежде, говорят, одряхлевшие старые ушкуйники и сами в него ложились, дабы отправиться в последний путь...

Воевода же был молод и мыслил о жизни, и посему греб супротив пенной стрежи, взирая на Кию. А у той ветер волосы вздувает, ровно плащ, гибкие руки кормило влекут то влево, то вправо, согласно речным поворотам, и вкупе с ними мысли Опряты виляют между берегами. Но одна прямая была, словно стрела: как возьмет ватага обещанную богатую добычу и тронется в обратный путь, он, воевода, отречется от достоинства своего, ибо никогда уже не взять более драгоценностей, чем взяты были им в сем походе.

Думал он так потому, что не изведал до конца чародейского и коварного нрава Кии и в манящем, завлекающем заблуждении пребывал. Греб он, взирая на вожатую свою чудинку много дней подряд, покуда не заметил, что красные горы по берегам повторяются в точности, какие уже проходили и вчера, и позавчера. Приглядится, да вроде бы нет, Кия все время супротив течения ушкуй направляет, да и Феофил попутно бежит. Но затаенным от чудинки взором приметил он камни на берегах и еще сутки напролет черпал бурную, стремительную воду.

Глядь, а приметы одна за одной выплывают из-за поворотов. Да ведь быть того не может, чтоб река по кругу текла!

И только подумал так, как Кия заломила кормило и к берегу причалила.

– Ну, коли узрел сие, знать, и при свете солнца просветлились твои очи, – говорит. – А не только от светоча да зеркала моего. Выходи на сушу. Это и есть середина чудской земли.

Ослепленные ушкуйники же этого не увидели, и многочисленные ушкуи мимо проплыли.

– Как же моя ватага?..

– А они еще долго будут кружить да куролесить, – сказала чудинка. – И даже причалив, по горам блуждать. Покуда не прозреют.

– Ты ведь посулила, добычу возьмут!

– Просветлятся очи, так и возьмут. Но прежде пусть отыщут каждый себе по чудинке с приданым. Согласно обычаю своему. По нашему-то девы сами бы их избрали да в землянки свои привели.

Опрята оглядел пустынные, безлюдные берега.

– Где же чудь? Где твои соплеменницы с приданым?

– Они уже глубоко...

Воевода в пучину речную заглянул.

– Неужто потопились, дабы избежать участи добычи?

– Не потопились, а в земные недра погрузились, – сказала она и кормило бросила. – Покуда я вас по кругу водила, чудь вошла в свои землянки вкупе с добром своим, скотом и прочим имуществом, да столбы резные подрубила.

– И что же, заживо себя погребла?