Чугунные сапоги-скороходы

– Отец воскрес? – хмыкнула Ада Марковна.

– Он и не умирал, – объяснила я, – оказывается, Лев Маркович вывел в гараже-лаборатории экспериментальное насекомое и привил с его помощью от какой-то болезни Игоря, сына своей дочери Маргариты.

– Что? – воскликнули хором все мои слушатели.

– Сама с трудом поверила в это, – призналась я, – несколько раз спросила: «Вы уверены?» – «Да», – отвечала Эмма.

Коробков открыл бутылку с водой.

– Похоже на бред. Как ему это удалось?

– Лев узнал, что мальчик ходит в садик, – пояснила я, – он приготовил «шприц», зашел на территорию, где гуляли дети. В стране была советская власть, идиллическое время, охраны в детских учреждениях нет. Лапин сказал сотруднице:

– Я дедушка Игоря Воробьева, живу в другом городе, приехал в Москву на пару часов. Хочу посмотреть на мальчика.

Воспитательница привела малыша и сказала:

– К тебе дедушка приехал.

А потом отошла, чтобы не мешать встрече. Через некоторое время раздался вопль мальчика. Воспитательница бросилась на крик. Игорь рыдал, его ручонка распухала на глазах, дед исчез. Беднягу на скорой помощи отправили в клинику, он долго болел. Льва Марковича быстро нашли, осудили и отправили в психиатрическую лечебницу. Он провел там немало лет, а когда освободился, вернулся туда, где жил до ареста. Лев Маркович плохо выглядел, и он сильно изменился. Его гонор, гневливый характер куда-то подевались. Эмма помнила, как отец мог бросить в жену тарелку с супом, если в ней вдруг попадался кусок куриной кожи, или швырнуть на пол стакан молока, с которого не сняли пенку.

Я на секунду прервала рассказ.

Коробков бросил пустую бутылку из-под воды в мусорное ведро.

– Еще не вымерли все динозавры, которые пили кипяченое молоко. Я снимал противный налет ложкой, но никогда не выливал содержимое чашки на паркет.

– Лев Маркович мог устроить скандал из-за любой ерунды, – продолжала я, – но в последние годы своей длинной жизни Лапин стал сентиментальным, слезливым, стал носить кипу[3], посещать синагогу. А незадолго до смерти решил помириться с Маргаритой, попросил Эмму сходить к старшей сестре и пригласить ее к отцу.

– Я не знаю адреса, – честно ответила младшая дочь, – мы с ней чужие люди, никогда не виделись.

– Найди через Мосгорсправку, – не сдался отец, – или… старая телефонная книжка жива? Та, куда заносили номера разных знакомых?

Эмма напрягла память.

– Я не выбрасывала мамины вещи. Сложила их в чемоданы и спрятала на антресоль.

– Поройся там, – попросил Лев Маркович, – думаю, Нина Кропоткина живет на старом месте. У Алексея была огромная квартира, богатая, навряд ли они ее продали.

Эмме не хотелось открывать шкафы под потолком, копаться в имуществе покойной мамы. Но больше всего она не желала встречаться с Маргаритой, с посторонней женщиной, передавать ей просьбу Льва. Эмма понимала, что старшая сестра должна ненавидеть отца, который решил увидеть внука лишь для того, чтобы использовать его в качестве подопытного кролика.

– Папа, – сказала она, – я не знаю, кто такая Нина Кропоткина.

– Жена моего студента Алексея, – перебил ее Лев Маркович, – его отец гениальный стоматолог, протезист, он лечил и делал зубы всей советской элите. Имел многокомнатную квартиру, из окон которой виден Кремль, дачу, машину. И в отличие от многих, никогда не брал от пациентов советские рубли, называл их дерьмовыми фантиками. С отцом Леши расплачивались исключительно золотыми николаевскими червонцами или ювелирными изделиями. И опять же он не принимал новодел, изделия советских фабрик. Только то, что сделано до пресловутого тысяча девятьсот семнадцатого года.

– И где же люди добывали подобные вещи? – изумилась Эмма. – Наверное, у доктора пациентов можно было по пальцам пересчитать.

Лапин снисходительно объяснил:

– Деточка, если тебе нечем жевать, ты выглядишь в свои сорок-пятьдесят как восьмидесятилетний дед, то определенно захочешь поставить протезы. В советские годы такое лечение было адом и мукой. Сначала удаляли остатки твоих зубов, затем шла обточка оставшихся. Обезболивания не было, приходилось платить за новокаин, который не очень помогал.

– Ужас, – поежилась Эмма.

– А ты думала, почему у моих сверстников во рту торчат гнилушки? – задал вопрос отец. – Посещение стоматолога – это боль. Если хочешь, чтобы она не была невыносимой, заплати врачу в районной поликлинике. Но не факт, что он опытный специалист. Тогда было много криворуких: поставят коронки, а те выпадут через месяц. А что у Кропоткина? Полное обезболивание, качественные импортные материалы, золотые руки. Мне он зубы бесплатно сделал, до сих пор все стоят идеально. Богатых и знаменитых в СССР хватало. Кое у кого было и золотишко, и ювелирные изделия. А тем, кто не имел ни того ни другого, Кропоткин давал телефон Владимира. Он продавал людям золото. Сына своего дантист тоже на протезиста учиться отправил. Нина, жена Алексея, лучшая подруга Маргариты, она точно знает, где моя старшая дочь живет! Выполни мое последнее желание перед смертью.

И что делать? Отказать пусть не самому лучшему, но родному отцу?