Чующие смерть

Глушко имел обыкновение передвигаться черепашьим шагом, чтоб, не дай Бог, не запнуться. А то ведь не заметишь, как на тот свет загремишь! С годами страх смерти в нем только усиливался, в конце концов превратившись в навязчивую идею.

Спускаясь по лестнице, Алексей Константинович держал в голове образ, как он, поскользнувшись, падает вниз и разбивается в кровь. Это заставляло его вцепляться в перила и чередовать шаги нарочито медленно.

Дорогу он переходил исключительно по пешеходному переходу, причем искал непременно со светофором. В школьные годы ему не раз случалось опаздывать на урок, потому что светофор отстоял очень уж далеко, приходилось ограничиваться «зеброй», и Алеша ждал, пока подойдет кто-то из взрослых, чтобы перейти проезжую часть вместе. Перспектива попасть под машину пугала до одури, хотя в Алешином детстве это надо было еще умудриться сделать – автомобилей-то раз-два и обчелся, не то что сейчас, в суматошном железно-пластиковом двадцать первом веке.

Собственно, однажды из-за этого своего иррационального страха Глушко сильно опоздал на свидание с любимой девушкой, ибо дорога оказалась для него непреодолимым препятствием. Девушка такое отношение к себе расценила как крайнюю степень хамства и распрощалась навсегда. Алексей Константинович потом подумал: это даже к лучшему – одному надежнее.

Самое интересное, что при этой особенности характера к врачам он обращался в самом крайнем случае, хотя, казалось бы, должен бежать по первому чиху. Почему? Тоже боялся. Диагноза, не подлежащего выправлению. И сейчас не пошел бы обследоваться, да Анна Викторовна вынудила. Соседка не забыла историю с белой собакой, к тому же Алексей Константинович в последние несколько дней беспрестанно сетовал на «болящие косточки». Когда же он внезапно под вечер заявился к ней, весь взъерошенный, с глазами, почти принявшими размер очков, и дрожащим голосом умолял зайти с ним в его квартиру, Анна Викторовна окончательно утвердилась в мысли: что-то с Костичем не то. И она чуть не палкой погнала Глушко к врачам, угрожая, что, ежели по своей воле не пойдет, она напишет заявление участковому: сосед-де невменяем и опасен для окружающих. Конечно, это еще надо проверить, но беспокойство гарантировано. Пришлось подчиниться…

И вот теперь это все: блеклый кабинет с пыльными жалюзи, сквозь которые щурится ленивое ноябрьское солнце, стол с горкой затрепанных карточек, доктор, поджимающий губы и цокающий, как лошадь, над его, Глушко, результатами.

Долгих умных докторских речей Алексей Константинович толком не уразумел, понял лишь одно: болезнь его необратима («Ну а что вы, батенька, собственно, хотели, в вашем-то возрасте?»), можно только некоторое время поддерживать существование. Сколько? А кто ж вам скажет? На все воля Божья…

***

– Ну, ничего-ничего! Всякое бывает. К тому ж у кого нет этого… пороза… в наших-то летах? – Анна Викторовна суетилась на кухне, собираясь кормить гостя.

Алексей Константинович, ссутулившись, сидел за столом. Неужто, наконец, случится то, чего он всю жизнь боялся?

– Видно, помирать мне, – тоскливо озвучил свою печаль Глушко.

– Прямо уж и помирать! – Подбоченилась Анна Викторовна. – Да с этаким диагнозом добрая половина стариков живет! Осторожность соблюдай, лекарства, что доктор прописал, пей.

– С такой осторожностью проще вовсе на улицу не выходить.

– Что-то ты разнюнился, Костич! А уныние – смертный грех. Да и куда ты ходить собрался? Библиотека твоя – через дорогу! Магазины – в шаге от дома, а пенсия и зарплата на карточку приходят…

Алексей Константинович ничего не ответил. Взгляд его, устремленный в пол, зафиксировался на пятках Аннушки, порхавшей вдоль плиты и столешницы в домашних тапочках без задника. Крупные, округлые, розовые, полнокровные пятки, ровные и гладкие, словно принадлежащие не пенсионерке за шестьдесят, а спелой сорокапятилетней ягодке. Глушко внезапно ощутил волну гнева: да что она может понимать со своими розовыми пятками?! Где ей сочувствовать, ежели в самой столько жизни, что даже самая оконечность ею наполнена? И пес не Аннушку почуял…

– Ты просто разволновался, Костич, – продолжала болтать Анна Викторовна, не вникая в настроение Глушко. – Сейчас я тебя накормлю, кровушку твою немного разгоню, глядишь – и повеселеет на душе-то. И потом, мы ж все не вечные…

Соседка привстала на цыпочки, чтоб дотянуться до верхней полки шкафчика, где у нее была заначена бутылочка коньячку. Алексей Константинович, не отрываясь, смотрел, как резво, задорно приподнялись ее пятки и будто еще порозовели от прилива жизненных сил… В этот миг он возненавидел Аннушку, почувствовал, что готов в глотку вцепиться, лишь бы сделать нить ее жизни не такой прочной…