Чукля

Санитарка молча опустилась на колени и принялась шарить шваброй у него под кроватью. Мальчик попытался определить для себя, что же в ней внушает такой страх. Не красавица: узкие глазки, широкий рот – ну и что? Встречались ему и пострашнее на вид. Всегда молчит? Неприятно, но, может, уродилась такой. Что же, что? И тут его осенило: запах. От нее пахло не мылом, не духами, как от остальных женщин, даже не лекарствами. Но тайгой: хвоей, дымом, грибами, дикими зверями. Так необычен был запах тайги в районной больнице, что поневоле испугаешься.

Между тем санитарка провела шваброй под столиком и по всем четырем углам. Она раскраснелась. Блеклые пряди выпали из-под косынки и завесили скулы и щеки. Видно, поиски не увенчались успехом, поскольку лицо было растерянным и злым. Она поднялась с колен и обратила взор на мальчика.

Алеша сжался от страха. Про себя он решил, что кричать и звать на помощь не будет. Стыдно. Разве что она начнет делать с ним что-нибудь совсем ужасное…

– Это ты взял? – спросила женщина.

И говорила она не как все: глухо, нечетко проговаривая звуки.

– Что взял?

Несмотря на испуг, голос его слушался, и это радовало.

– Листок. Осиновый!

– Что-что? – удивился мальчик.

– Аль глухой? Отдавай добром!

Она грозно прищурилась и скрипнула зубами.

– Я ничего не брал.

– А кто брал? – Санитарка надвинулась на Алешу, сведя редкие светлые брови. – Мишка из леса? Я последней твою палату драю. Отдыхаю перед этим чуток. Нынче, когда отдыхала, вынула – всегда его в кармане ношу. Полюбовалась. А сейчас гляжу: карман порвался внизу и пустой. У тебя обронила, больше негде.

Столь длинная тирада всегда молчавшей женщины удивила. Но что отвечать на такое, мальчик не знал.

Решив от слов перейти к делу, санитарка бесцеремонно открыла тумбочку и пошарила там.

Две книжки, половина апельсина, фонарик, горстка игрушек из киндер-сюрпризов – таков был небогатый улов. Она решительно отодвинула мальчика и перевернула подушку – и под ней ничего, кроме телефона. Алеша забился в угол кровати: по логике вещей теперь его будут обыскивать. «Кричать? Не кричать?» – стучало в голове бедняги.

Но обыскивать его санитарка не стала. Вместо этого пригорюнилась. Присела на край постели, испустила тяжкий вздох.

– Ох… Как же жить-обитать мне без него теперя… Хучь в прорубь головушкой окунайся…

Алеша ощутил жалость к несчастной. Это чувство поглотило обиду от неправедных обвинений и обыска тумбочки.

– Давайте я помогу вам отыскать эту штуку, – предложил он. – Это настоящий листик?

Женщина махнула рукой.

– Лежи уж! Проку с тебя…

– С меня есть прок! – не согласился мальчик.

Он соскочил с кровати и пошатнулся. Вообще-то вставать Алеше было нельзя – разве что дойти до умывальника и туалета, которые находились рядом, в палате.

– Лежи-лежи! – испугалась санитарка. – Доктор меня заругает, что расшевелила тебя!

– А он не узнает.

Алеша сообразил, что нужно делать. Если осиновый листик точно потерян здесь, он отыщет его в два счета.

Он взял из тумбочки фонарик и стал водить лучом по всем углам, освещать все тени – под кроватью, под столом, под тумбочкой. Ни-че-го. Наконец луч фонарика осветил пыльную полосу пола под батареей. Ура! У самой стены лежало что-то маленькое и блестящее.

Алеша просунул под батарею руку и вытащил находку. Не успел он рассмотреть таинственный листик, как тот был вырван из его ладони.

– Вот он, миленький! Нашелся, хвала светлым духам!

Алеша хотел поправить, что не нашелся, а был найден, и не кем-нибудь, а им, и никакие светлые духи при этом не присутствовали. Но из скромности промолчал. Ему было обидно, и даже вдвойне: ему не дали разглядеть таинственную штуковину и даже самого захудаленького спасибо не сказали. Единственное, что Алеша заметил: и формой, и цветом то был вылитый осенний листок, но на ощупь не мягкий, а твердый, словно пластмассовый, и к тому же блестящий.

Неблагодарная санитарка прижала находку к губам, а затем сунула в карман халата. Сообразив, что в кармане дыра, тут же вытащила и зажала в кулаке. Выскочила из палаты, спустя секунду опять заскочила, схватила забытую швабру и унеслась, уже насовсем.

Когда она целовала свою заветную штуковину, лицо ее, искривившись от радости и нежности, стало простодушным и беззащитным. И Алешу озарило: он вспомнил прозвище. Чукля! Да-да, этим непонятным и смешным словом называли ее здесь все. И больные: «Эй, Чукля, убери-ка ведро с дороги!», и медсестры: «Чукля, в третьей палате пол совсем сырой – хоть рыб запускай!», и даже врач Игорь Петрович: «Чукля, пожалуйста, когда убираетесь в палатах, грохочите потише: некоторых пациентов шум раздражает и расстраивает».

Но может быть, это имя, а не прозвище, раз все ее так зовут? Правда, Алеша никогда не слыхал такого имени и даже не читал в книжках. Слишком оно забавное. Трудно представить, что какой-то папа или какая-то мама назвали так свою дочку: в детском саду задразнят, а потом и в школе.

Наверное, она иностранка, решил мальчик. Финка, лапландка, гренландка. Потому и не похожа ни на кого, и пахнет от нее необычно.