Чукотка

— Итак, Татьяна Николаевна, должен вам сказать, что вы обладаете железным здоровьем.

— Разве? — улыбаясь, спросила учительница.

— Да, да! С вывихом руки все покончено. Она в полной исправности будет. Немного покоя — и все в порядке. Ведь минут сорок, говорят, вы провисели на ней?

— Модест Леонидович, когда я вскинула руку на бревно, я почувствовала невыносимую боль. У меня сохранилось отчетливое представление о моем решении: не выпущу бревна до тех пор, пока рука не отвалится.

— Одним словом, молодец! Я ждал воспаления легких, но теперь вижу, что это исключено совершенно.

— Благодарю вас, Модест Леонидович. На праздник меня выпустите?

— Нет, нет! Ваше присутствие там необязательно. Вы еще пожелаете демонстрировать по снежным сугробам? Покой, покой еще нужен! Людей к вам могу пустить. Они ведь часа два уже как толпятся у дверей больницы. Меня же еще и ругают за то, что, когда им вздумалось, не пустил их к вам.

— Пустите, пустите, доктор! — попросила Татьяна Николаевна.

— Хорошо. Только не всех. Там их слишком много. Я к вам пущу делегацию, человека два.

— Ну хорошо. Подчиняюсь.

— Ого! Попробовали бы вы не подчиниться мне! — шутливо заметил доктор. И, помолчав немного, он многозначительно сказал: — Да… Должен вам сообщить маленькую неприятность.

— Какую?

— Но уверяю вас, что это только маленькая неприятность. Ибо заплатить за жизнь так дешево, ей-ей, всякий согласится.

— А что такое? — насторожилась Татьяна Николаевна.

— Волосы у вас немного изменили цвет, — тихо сказал доктор.

— Что вы говорите! Поседела? — болезненно улыбнувшись, спросила она.

— Да, — тряхнув головой, сказал доктор.

— Ну, это чепуха!

— Я тоже думаю, что чепуха. Эту болезнь вылечит любой парикмахер.

— Интересно… Дайте, доктор, мне зеркало.

И Татьяна Николаевна увидела свою и не свою, совершенно белую, как снег, голову.

Доктор в халате вышел на крыльцо. Его окружили люди, а он медленно стал снимать очки, оглядывая толпу. Все молчали.

— Ну, вот что, друзья мои, — начал он, — разве я могу пустить к больной вас всех? Вас вон сколько, а комната, где лежит она, мала. Двух человек только можно. А они потом расскажут вам.

— Я пойду, — сказал Ульвургын и, ни слова не говоря, пролез мимо доктора к больничной двери.

Вслед за ним юркнул Таграй.

— Вот и хорошо. Пусть эти два человека и пойдут, — сказал доктор.

Ульвургын и Таграй направились было уже к дверям больницы, как вдруг послышался голос старика Тнаыргына.

— Таграй, подожди! — крикнул он. — Или ты глаза себе испортил — не видишь, что я здесь стою? Или я не заслужил почтения к своим годам? Доктор, — обратился он к нему, — пожалуй, из всех людей, кто здесь стоит, никто не увидел солнце раньше меня. Может, завтра глаза мои закроются совсем!

Таграй смутился и виновато сошел с крыльца в толпу. А старик, не спеша и не оглядываясь, взобрался на крыльцо и вскоре скрылся в больничном здании.

В коридоре Ульвургын спросил доктора:

— Халат надо, доктор?

— Да, да, обязательно.

Сестра-чукчанка принесла два халата.

— Тнаыргын, вот эту одежду надо надевать. Обычай такой у русского доктора.

— Хорошо. Если надо, я надену, — ответил Тнаыргын и тут же стал снимать через голову меховую кухлянку. Олений волос сыпался на крашеный пол.

Доктор молча и не совсем благосклонно посматривал на старика.

Тнаыргын улыбнулся. Ульвургын лукаво подмигнул доктору, и все они направились в палату.

— Какомэй, ремкылин! Какомэй, гости! — удивленно-радостно вскрикнула Татьяна Николаевна.

— Здравствуй, Таня-кай! — протягивая руку, проговорил Ульвургын.

Она поздоровалась с ним и, подавая руку старику, сказала:

— Сам Тнаыргын пришел. Как я рада!

— Садитесь, садитесь на табуретки, — предложил им доктор.

Но старик Тнаыргын молча смотрел на русскую девушку, стоял, не проявляя желания сесть.

— Садись, садись, Тнаыргын. Что ты так засмотрелся на меня?

— Это ты, Таня-кай? — тихо спросил он.

— Ну конечно, я. А кто же ты думал?

— Не переселился ли голос твой в другого человека? Что-то моим глазам кажется перемена большая. Но, может быть, моим глазам нельзя и верить? А, Ульвургын?

— Это ничего, Тнаыргын, что голова стала седой, — сказала учительница.

— Стало быть, мои глаза говорят мне правду? — и у старика задергались веки.

— Ну, ну, Тнаыргын, что это ты? Разве ты не рад, что я осталась живой?

Старик неопределенно покачал головой.

— Это не беда, Тнаыргын. У нас на Большой Земле есть такие доктора, которые восстановят цвет моих волос за один час. И если тебе не нравится моя седая голова, то обещаю тебе, что когда я приеду к вам еще, мои волосы будут такими же, какими твои глаза привыкли их видеть.

— Сердце не изменилось ли твое? — спросил старик. — Самое главное — сердце. Осталось ли оно таким, какое было? Ведь никто не может сделать сердце лучше, чем оно есть.

— А-а! Сердце осталось таким же. Если не веришь мне, спроси доктора.

— Не-е-ет… Я спрашивать доктора не буду. Зачем мне спрашивать? Я увижу сам.

Тнаыргын присел на табуретку.