Чукотка

Старик глухо откашлялся, сунул свою трубку в рот сидевшей рядом старухе и, посматривая на меня снизу вверх, сказал:

— Ты говоришь непонятное. Разве он, — старик показал рукой на Ленина, — не знает, что мы сами делаем для себя жизнь? Или таньги убивают для нас моржей? Или таньги оберегают многочисленные стада оленей наших сородичей чавчу[14]? Или сами таньги бегают за песцами по нашим тундрам? Нет! Мы сами все это делаем. В головах наших охотников много разума. Я думаю, таньги меньше нашего понимают жизнь, потому что в тундре они пропадают. Они не сумеют жить в тундре. Таньги всегда сидели в торговых ярангах и брали у нас шкурки. Разно платили. Бывало, что за лучшего песца получишь меньше табаку, чем за худшую лисицу. Таньги — чудной народ. Они не понимают нашей жизни. Таньги берут наших зверей неразумно. А что мы сделаем? Ведь чай, табак, патроны, ружья, сахар лежат не на берегах нашего моря, а на берегах морей, где живут белолицые. Только совсем недавно наш человек поселился в торговой яранге и стал с понятием обменивать наши шкурки на товары. Этот понимает!

Долго и вразумительно объяснял старик. Он говорил медленно, спокойно и после каждой паузы спрашивал:

— Ты понимаешь?

— Да, старик, ты говоришь понятное, — подтверждал я.

Все другие чукчи одобрительно говорили:

— Правда, Тнаыргын.

— Правда.

— Язык твой, Тнаыргын, произносит хорошие слова.

И каждый раз после слов одобрения он важно попыхивал трубкой.

— Еще никогда я не говорил ни с одним таньгом так, как говорю вот теперь с тобой. Ты хорошо слушаешь.

Мне известна была эта стариковская требовательность, и я слушал внимательно. Для нас было ясно, что завоевать расположение старика можно своим вниманием к нему.

— Старик, — начал я, — ты сказал, что в торговой яранге новый человек с понятием расплачивается за шкурки зверей. Этот человек из вашего народа. А ведь это все и велел сделать Ленин. Он говорил, что когда у вас будут торговать не только таньги, но и вы сами — все вместе, тогда ваша жизнь будет лучше.

Я преднамеренно остановился. Старик воспользовался паузой и сказал:

— В его голове верные думы! — и взглянул на портрет. — Он приедет на нашу землю?

— Нет, он умер. Но мы все помним, чту он говорил и чему учил народ. Теперь мы, все наши люди, строим новую жизнь так, как говорил Ленин.

— Умер? — переспросил старик.

Я продолжал:

— Так вот, старик, для того, чтобы самим хорошо торговать, надо учиться разговаривать на бумажке. Это, старик, не забава. Без этого нельзя. Человеку трудно все запомнить. Многие чукчи привезут песцов, лисиц, белых медведей, горностаев, оленьи шкуры, многие захотят взять в долг. Потом можно забыть все это, а бумажка помогает вспоминать. Бумажка — помощник человека.

Любят чукчи торговать, и нравится им, когда видят они в районном центре хозяином кооператива своего, чукчу. Тогда, очевидно, мелькает мысль: «А вдруг и мой сын будет торговать в большой яранге, набитой товарами?»

— Хорошо, — сказал старик, — пусть дети поедут к вам. Мы посмотрим, как будут они жить у вас. Если хорошо, пусть учатся разговаривать на бумажке. Может быть, не случится с ними худого из-за этого. А если случится, скоро заберем обратно. Какие у тебя думы, Ульвургын?

— Думы одинаковые с твоими, — ответил председатель совета.

Советская власть на Чукотском полуострове была еще молодая. Мнение стариков было решающим.

— А что же они там будут есть? Где они будут спать? — неожиданно спросила вполголоса женщина.

Старик, обращаясь ко мне, повторил ее вопрос.

— Они будут есть у нас моржовое мясо, нерпу, оленину. Будут пить чай с сахаром и хлебом, есть суп. Спать будут в одних ярангах, а заниматься в других.

— Где же ты возьмешь столько мяса для них? Нужно много мяса!

— Мясо мы будем покупать у охотников. Вы поможете нам: ведь вы сами не захотите, чтобы ваши дети голодали у нас?

— А бить их там никто не будет? Мы знаем, — на американских островах в школах бьют детей-эскимосов. Нам жалко своих детей.

— Нет, у нас школа другая. У нас советская школа, русская. Бить детей в нашей школе не позволяется. К детям будут относиться так же, как вы сами относитесь. Если эрым[15] узнает, что ваших детей учитель бьет, такого учителя немедленно увезут отсюда.

— Нымэлкин![16] — послышалось сразу несколько голосов.

Мы провели в стойбище несколько дней и все это время беседовали с населением. Нам важно было, чтобы набор не провалился в первом же селении, откуда мы начали свою работу.

— Ну вот, видите, как все хорошо получилось, а вы говорили, что осложнения могут быть, — радостно сказала мне Таня. — Подождите, наберем столько учеников, что их девать некуда будет. Смотрите, какой рассудительный этот старик Тнаыргын.

По стойбищу распространялись благоприятные для нас слухи:

— Там детей, говорят, будут кормить мясом и чаем поить с сахаром.

— А сколько им пароход привез сахару! Я сам помогал таскать мешки, — сказал один парень.

— Их там будут учить разговаривать на бумажке, — рассказывала чукчанка толпе женщин.

Казалось, все складывалось, как нужно.