Чукотка

Чувствовалась огромная сосредоточенность и напряжение всей команды вельбота. Высоко занося вельбот на гребень, волна с невероятной силой бросала его в пропасть моря. И тогда я против желания смотрел на огромные холмы волн. Вельбот скрипел и стонал. Языки волн лизали фальшбортик. Казалось, каждая следующая волна зальет нас — и тогда конец. Но вельбот, направляемый в разрез волны, оказывался наверху, и слышалось, как мотор секундами работал вхолостую. Винт обнажался и срывался с нормальных оборотов.

Со дна вельбота я наблюдал за Ульвургыном. Постоянно добродушный, в этот момент он окаменел. Лицо его, мокрое от брызг, бледное, было до предела настороженно, взгляд устремлен на волны, руль крепко зажат в руке. Люди молчали.

Под дном клокотала вода.

— Все воздушные пузыри привяжите к бортам! — закричал во весь голос Ульвургын.

Люди молча и быстро выполнили его распоряжение. Мне, как и всем другим, было ясно: нашу жизнь он держал в своих руках.

Полчаса на этих волнах мне показались вечностью. Вскоре я заметил на лице Ульвургына так хорошо мне знакомую улыбку. Он тряхнул головой и спросил:

— Ну как?

— Ничего, — выдавил я из себя.

И хотя нас все еще бросало, Ульвургын сказал:

— Теперь хорошо. Место на повороте этом плохое. Теперь совсем хорошо. Умирай тут.

Когда мы прибыли на место, я спросил его:

— Зачем же, Ульвургын, ты выезжал, раз ты знал?

Он усмехнулся и ответил:

— Тебе ведь нужно было.

Нечто подобное было и сейчас, у Яндагайского мыса. На горизонте показались раскачивающиеся высокие мачты шкуны «Октябрина». Белый корпус ее напоминал гигантскую белугу. Вслед за ней вынырнуло около десятка вельботов. А за ними, словно охранное судно, показалась черная, тоже двухмачтовая шкуна «Чукотка».

В шторм чукчи никогда не поднимают парусов. Они идут с мотором или на веслах. Войдя в залив, и шкуны и вельботы, как по команде, вздернули паруса, — здесь было спокойнее. Эта парусная флотилия быстро пошла к культбазе.

Татьяна Николаевна, следившая за ними, не могла оторвать своего взора — так изумительно красива была эта картина.

Наконец она, сорвавшись с места, бросилась в школу, и как Чими, увидевший велосипед, закричал: «Он, он!» — так и она прокричала учителям:

— Едут, едут!

Со всего побережья в точно назначенный срок ехали ученики. Это была уже большая победа северной школы, всей советской власти на Чукотке. В единственную среднюю школу съезжались ученики почти со всего побережья южной части района.

Учителя, врачи, все работники культбазы высыпали на берег встречать своих питомцев.

Часто бывая на Чукотке, я привык ко всяким неожиданностям. Но то, что творилось на берегу сегодня, было, пожалуй, самое необычное из всего виденного мною.

Ученики прибыли все до одного. Даже немного больной ученик седьмого класса Ктуге не пожелал остаться и прибыл вместе со всеми.

Учеников было около сотни: юноши, девушки и карапузы-первогодки. С каждым из них — два-три провожающих родственника. Здесь были люди самых различных возрастов. Казалось, что все жители Чукотки в этот день переселились на культбазу.

И странное дело: малыши в точности напоминали по своему внешнему виду тех самых пугливых ребят, которые когда-то приехали к нам впервые. Разница была лишь в том, что все они уже острижены. И настроение их было иным. Они держали себя важно и так же, как шести— и семиклассники, кричали:

— Драствуй!

Старшие ученики явились с чемоданами, которые они сами тащили в знакомое здание интерната. Все чемоданы — одной «марки». Это фанерные ящики, обтянутые тюленьими шкурами. На каждом замочек. Глядя на замочки, которых в чукотских хозяйствах нет, можно было подумать, что это дурная сторона цивилизации. Но нет! Замочки висели у них для того, чтобы чемоданы сами не раскрывались. А кроме того, что же это за чемодан без замка? Без замка он будет просто ящиком, а все они стремились обзавестись именно чемоданами!

В интернате было если не совсем вавилонское столпотворение, то во всяком случае нечто похожее на него. Школьники спешили сдать свои чемоданы в кладовую интерната.

Таграя среди них не было.

Таграй, Ульвургын и еще какие-то люди стояли на берегу. Таграй очень оживленно что-то рассказывал им.

— Сейчас, сейчас! — ответил он на мой оклик.

Таграй тряс руку какому-то парню, а тот кивал головой.

Подхватив свой чемодан, Таграй вместе с Ульвургыном направился к интернату.

— Ты знаешь, — сказал мне Таграй, — объяснял все Тмуге, как надо ухаживать за машиной. Правда, он знает уже, но при расставании надо было еще сказать. Очень много значит — при расставании сказать. При расставании слова сильные. Они запоминаются лучше.

Вскоре все ученики заняли места в столовой. Их родственники толпились в коридоре, стараясь заглянуть в открытую дверь.

— Какая хорошая раньше была школа! Теперь хуже, — со вздохом и в то же время добродушно посмеиваясь, сказал Ульвургын.

— Почему?

— Раньше вместе с учениками сажали и нас за стол, а теперь… — и он развел руками, вытянув физиономию.