Чукотскіе разсказы

Это была мрачная страна, лишенная всякаго признака жизни, та самая пустыня, — какъ описываютъ ее чукотскія сказки, — на которой нѣтъ ни мышки, ни былинки, — по-которой не пробѣгаетъ олень и не гонится за нимъ волкъ. По крайней мѣрѣ такъ было въ это глухое зимнее время года. Оленьи стада, дикія и прирученныя, съ наступленіемъ осени ушли на югъ къ границамъ лѣсовъ, и за ними послѣдовали двуногіе и четвероногіе пожиратели мяса, живущіе на ихъ счетъ: волки, собаки, кочевые пастухи и бродячіе охотники. Лебеди, гуси и вся водяная птица улетѣли предъ наступленіемъ холодовъ; даже вороны и полярныя куропатки покинули тундру и удалились въ болѣе гостепріимныя широты. Тѣ немногіе обитатели, которые остались еще на землѣ и на льдахъ, притаились теперь въ своихъ логовищахъ и терпѣливо ожидали, пока ослабѣетъ ярость вьюги и дастъ имъ возможность выглянуть на Божій свѣтъ. Бѣлые медвѣди закопались въ снѣжный заносъ на томъ мѣстѣ, гдѣ ихъ застала вьюга, и отлеживались теперь, наглухо зарытые въ сугробъ; песцы попрятались въ дуплахъ наноснаго лѣса и въ расщелинахъ между камнями; мыши смирно сидѣли въ гнѣздахъ подъ кочками, не осмѣливаясь пробѣжать по своимъ внутреннимъ ходамъ подъ поверхностью снѣга. Огромныя, неуклюжія совы, болѣе похожія на какихъ-то бѣлыхъ звѣрей, и маленькіе, проворные горностаи, одаренные чисто птичьей легкостью и быстротой движеній, всѣ попрятались по своимъ норамъ и боялись высунуть носъ наружу, пока не пройдетъ вьюга.

Пастухи и бродячіе охотники удалились вслѣдъ за стадами сухопутныхъ животныхъ. Однако, на этихъ негостепріимныхъ берегахъ еще остались люди. Нѣдра океана подъ толстой ледяной корой изобиловали рыбой и тюленями, и изъ числа обитателей пустыни выдѣлились семьи, которыя, соблазнившись обиліемъ морской пищи, рѣшились проводить лѣто и зиму въ этой суровой странѣ. Она принадлежали къ племени людей, рожденныхъ отъ «бѣломорской жены»[1], и отъ поколѣнія къ поколѣнію, съ незапамятныхъ временъ, такъ привыкли къ борьбѣ съ моремъ, морозомъ и вѣтромъ, что безъ нея жизнь показалась бы имъ лишенной содержанія и смысла. Это были охотники, нападавшіе съ копьемъ въ рукахъ на огромнаго бѣлаго медвѣдя; мореплаватели, на утлыхъ кожаныхъ лодкахъ дерзавшіе лавировать на негостепріимномъ просторѣ полярнаго океана, люди, для которыхъ холодъ былъ стихіей, океанъ — нивой, а ледяная равнина — поприщемъ жизни, — вѣчные борцы съ природой, тѣло которыхъ было закалено, какъ сталь и мышцы не уступали неутомимостью ни одному изъ дикихъ звѣрей, пробѣгавшихъ среди пустыни, — воины, привыкшіе считать естественную смерть постыдной и безсильную старость — наказаніемъ судьбы, которое слѣдуетъ сокращать добрымъ ударомъ ножа или копья…

У того изъ выступовъ мыса, который былъ выше и находился на срединѣ между двумя другими, на широкой, слегка пологой площадкѣ стояли два шатра. Они забились въ уголъ между двумя каменными стѣнами, сходившимися подъ тупымъ угломъ, и прислонились къ самому отвѣсу скалы, преграждавшей наискось обычную дорогу сѣвернаго вѣтра.

Передній шатеръ былъ больше и благоустроеннѣе. Это былъ обыкновенный зимникъ, какъ его устраиваютъ сидячіе чукчи, а также и кочевые оленеводы, когда они останавливаются на неподвижную зимовку. Огромный кожаный шатеръ былъ плотно натянутъ и поднимался въ вышину, на полторы сажени, а въ ширину расползался не менѣе, чѣмъ на десять аршинъ. Оболочка его представляла пеструю мозаику оленьихъ и тюленьихъ шкуръ, сшитыхъ вмѣстѣ цѣликомъ и въ кускахъ, и была покрыта толстымъ слоемъ копоти и сажи; но всѣ отверстія и дырки въ ней были тщательно заплатаны, несмотря на огромную затрату времени и заботливости, которой требовала эта работа. Полы шатра были завалены вокругъ высокимъ снѣжнымъ окопомъ и укрѣплены огромными камнями; передъ входомъ было устроено нѣчто вродѣ сѣней изъ такой же мозаичной оболочки, низко нахлобученной на небольшой деревянный остовъ навѣса и старательно подоткнутой со всѣхъ сторонъ внизу. Задній шатеръ былъ такъ низокъ, что изъ-подъ своего снѣжнаго завала походилъ скорѣе на большой сугробъ, чѣмъ на человѣческое жилище. Онъ скромно ютился на второстепенномъ планѣ, предоставляя своему переднему товарищу болѣе видную позицію, которая, впрочемъ, была также и болѣе открыта дѣйствію непогоды. Вѣтеръ залеталъ и сюда, несмотря на каменную ограду. Вьюга встряхивала плотно утоптанный снѣгъ окопа, выдавала изъ него сухія струйки снѣжной пыли, съ визгомъ и воемъ кружилась вокругъ покатыхъ верхушекъ шатровъ, какъ бы примѣриваясь, съ какого конца удобнѣе схватиться за длинные концы жердей, расходившихся вверху, какъ огромный вѣеръ, и вдругъ сдернуть прочь укрѣпленные шатры. Но плотно натянутая кожа, выпяченная извнутри толстыми пятниками[2] и раздувшаяся на встрѣчу вѣтру, какъ огромный пузырь, только гудѣла въ отвѣтъ. Она была съ внутренней стороны повсюду обшита веревками, которыя привязывались къ кольямъ, вбитымъ въ землю, и тяжелымъ санямъ, нагружённымъ разнымъ хламомъ. Зимникъ былъ сооруженъ такъ прочно, что никакая вьюга не могла причинить ему ущерба.