Чукотскіе разсказы

Черезъ часъ онъ уже взбѣжалъ по тропинкѣ, ведущей отъ морского берега наверхъ. Собаки жалобно выли позади шатровъ, но ни одинъ человѣкъ не вышелъ ему навстрѣчу. Яяка нигдѣ не было видно, и собаки его тоже не стояли на томъ мѣстѣ, гдѣ онѣ были привязаны утромъ. За сотню шаговъ отъ шатра Нуватъ наткнулся на трупъ Каймена. Мальчикъ лежалъ ничкомъ на самой тропинкѣ. Онъ какъ будто уснулъ, но затылокъ его буквально былъ просверленъ страшнымъ ударомъ ножа. Нуватъ бросилъ только бѣглый взглядъ на мертвое тѣло и прошелъ мимо. Въ переднемъ шатрѣ царствовалъ безпорядокъ. Нѣсколько кожаныхъ мѣшковъ, набитыхъ рухлядью, валялось на остывшемъ огнищѣ вперемежку со шкурами. Яякъ, конечно, не сталъ дожидаться возвращенія молодыхъ людей, несмотря на его слова, переданныя Янтой. Удовлетворивъ свою месть, онъ захватилъ чай и табакъ, принадлежавшіе Кителькуту, и уѣхалъ. Мѣховъ, ружей, ремней и т. п. вещей онъ не тронулъ, но русскіе товары онъ считалъ законными трофеями своей побѣды. Впрочемъ, Нуватъ не сталъ разсматривать своихъ имущественныхъ ущербовъ. Онъ сталъ на колѣни около трупа матери и взялъ ее за руку. Рука была холодна и уже перестала гнуться. Старуха лежала въ той же позѣ, какъ упала, отброшенная мощной рукой чаунца. На ея растрепанныхъ сѣдыхъ волосахъ, немного повыше лѣваго виска, запеклось нѣсколько капель крови. Нуватъ хотѣлъ подойти къ отцу, но вздрогнулъ и остановился. Глаза старика были открыты и еще смотрѣли сквозь смертельную дымку, заволокшую ихъ. Голова, полуотрубленная ударомъ ножа, неестественно закинулась назадъ. Нувату показалось, что мертвыя губы отца силятся сказать что-то, но не могутъ. Но онъ пересилилъ свое чувство и, перейдя къ старику, присѣлъ на корточки. Потомъ съ рѣшительнымъ видомъ протянулъ руку къ его перерѣзанному горлу и вынулъ изъ раны нѣсколько капель крови. Кровь была мерзлая и запекшаяся. Нуватъ отогрѣлъ ее своимъ дыханіемъ и изобразилъ этой кровью на своемъ лбу и щекахъ наслѣдственные знаки своей семьи[61]. Онъ хотѣлъ послѣдній разъ пріобщиться къ крови своихъ предковъ, пролитой подъ его ногами на этой холодной землѣ. Потомъ онъ вышелъ вонъ и подошелъ къ шатру Уквуна. Задній шатеръ хранилъ такое же безмолвіе, какъ утромъ, но въ наружномъ его видѣ была перемѣна. Кругомъ его пологихъ стѣнъ былъ обведенъ длинный и тонкій ремень, связанный у входа[62].

— Уквунъ! — громко крикнулъ Нуватъ. — Уквунъ!

Въ шатрѣ послышалось движеніе, но никто не отвѣтилъ на окликъ.

— Уквунъ, покажись! — продолжалъ Нуватъ — или я подожгу шатеръ.

Внутри шатра раздался женскій плачъ и неясныя жалобы. Такъ плакали и жаловались коряцкія жены, когда грозный Левтылигалинъ[63] требовалъ сдачи предъ входомъ въ Квэдланъ. Движеніе въ шатрѣ усилилось и черезъ минуту старый Уквунъ просунулъ голову изъ входа, потомъ съ видимымъ трудомъ пролѣзъ подъ ремень. Въ лѣвой его рукѣ была бѣлая шкура, одна изъ тѣхъ шкуръ, которыя Яякъ далъ ему въ обмѣнъ за полозья, а въ правой — короткій посохъ. Онъ бросилъ шкуру на землю и сталъ на нее, опираясь на посохъ. На немъ была бѣлая кукашка и шаровары изъ бѣлыхъ оленьихъ камусовъ. Шея его была повязана новымъ ситцевымъ платкомъ пестраго узора. Это была его смертная одежда. Пять лѣтъ тому назадъ ему дешево достались на торгу бѣлыя шкуры; онъ заставилъ своихъ женъ сшить себѣ изъ нихъ одежду и, несмотря на свою бѣдность, никому не продалъ ее.

— Гдѣ Яякъ? — спросилъ Нуватъ.

— Уѣхалъ! — тихо сказалъ старикъ. Онъ смотрѣлъ себѣ подъ ноги и избѣгалъ поглядѣть въ лицо Нувату.

— Зачѣмъ вы допустили перебить нашу семью? — спросилъ Нуватъ. Тонъ его голоса былъ совершенно спокоенъ.

— Я немощный старикъ, а тамъ женщины! — сказалъ Уквунъ, указывая рукой сперва на себя, а потомъ внутрь шатра.

— Вы даже не выходили наружу! — сказалъ Нуватъ. По множеству мелкихъ признаковъ, онъ могъ теперь опредѣлить весь ходъ убійства такъ ясно, какъ если бы самъ присутствовалъ при немъ.

— Я боленъ! — сказалъ Уквунъ. — Насилу хожу.

Онъ дѣйствительно, шатался и съ трудомъ держался на ногахъ, опираясь на посохъ. Нуватъ покачалъ головою.

— Пусть же не говорятъ люди, что дѣти Рожденнаго сукой ушли изъ этого свѣта безъ свиты! — сказалъ онъ.

Семья Кителькута вела свою родословную отъ Амлю, рожденнаго черной сукой на берегу земли Нэтэнъ. Уквунъ поднялъ голову и въ первый разъ посмотрѣлъ въ лицо Нувату. Онъ увидѣлъ, что рѣшеніе Нувата непоколебимо. Его грязно-смуглыя щеки поблѣднѣли до самой глубины морщинъ. Онъ какъ будто еще постарѣлъ на десять лѣтъ. Однако, онъ сохранилъ внѣшнее спокойствіе.

— Что же! — сказалъ онъ. — Я и такъ старъ. Если я сталъ тебѣ дичью, кончай скорѣе!

Слова эти заключали въ себѣ формулу добровольной смерти. Уквунъ предпочиталъ получить смертельный ударъ, какъ многіе изъ его предковъ, съ собственнаго своего согласія, чѣмъ биться и трепетать подъ ножомъ, какъ убиваемый олень.

— Ну! — коротко сказалъ Нуватъ.