Чукотский анекдот

Пэлят смотрел на жалкого, полупьяного Тутая, покрикивающего на неопрятную жену и сопливых ребятишек, и жалость сжимала его сердце: что будет дальше? Что будет с этим человеком, который еще недавно олицетворял собой настоящего хозяина тундры и свысока посматривал на приезжих, отягощенных несущественными, на его взгляд, заботами городских жителей и государственных служащих. Тутай сам хоть и числился старшим пастухом совхоза, но был свободным человеком и настоящим хозяином большого оленьего стада, унаследованного от предков. В советское время в подпитии он хвастался, что, хотя формально олени и принадлежат совхозу, однако настоящим владельцем является он, Тутай.

Пэлят понимал, что без этого чувства настоящей собственности вести оленное хозяйство трудно. Но почему случилось так, что когда люди и впрямь стали собственниками оленей, они так быстро расстались с ними, распродали, пропили их? Он спросил об этом Тутая за обедом.

— Потому что ворованное стараются поскорее сбыть с рук! — сердито ответил Тутай. — Те, кому отдали в собственность оленей, — пояснил он, — никогда не были настоящими их хозяевами.

— А разве в стаде у них не было личных оленей? — спросил Пэлят.

— Десяток, от силы два десятка. И их берегли. Бывало, нападут волки и почему-то задирают совхозных, личных не трогают… А тех животных, которых приватизировали, как бы случайно нашли. Они свалились неожиданно, как выигрыш на старую облигацию Вот почему и постарались избавиться от них поскорее — а вдруг эти московские тангитаны, которые придумали приватизацию, одумаются и все отменят?

— А что же дальше делать?

Тутай удивленно посмотрел на Пэлята. Он никогда не видел большого начальника в такой растерянности. Обычно люди из власти знали, что делать, как жить, даже когда проводить гон и отел в тундре. На все у них был готовый ответ. А если они сразу не могли что-то решить, на то у них была партия со съездами, пленумами, совещаниями, решениями и марксизм-ленинизм…

Заварили крепкий чай. Хозяйка добавила какие-то неведомые гостям, выросшим в интернате, тундровые травы. От двух чашек хозяин окончательно протрезвел:

— Пропадем мы в тундре, если не одумаемся. Не надо было раздавать оленей! — отрубил Тутай. — Все знали, что олени — собственность нашей семьи. Издревле. Наш предок в войне с коряками отбил у них стадо и пригнал сюда, на водораздел Курупки. Жил и кормил множество тундрового народа, позволял им пасти своих личных оленей на своих пастбищах. Это прапрадед, потом и прадед, и деды наши владели, и ни у кого не было сомнений. Когда американцы вознамерились купить наших оленей, чтобы разводить их на Аляске, мой дед сказал: «Это все равно что нас самих купить». И не продал ни одного оленя, хотя ему предлагали большие деньги. Потом пришла коллективизация. Деда арестовали, увезли. Сделали сначала товарищество, потом колхоз. Но все знали, чьи изначально олени. А когда дед вернулся, собрались в нашей яранге все пастухи и бригадир Эттувги, он же секретарь парткома нашего стойбища, и сообщили ему, как берегли и умножали стадо. Дед сильно похвалил всех и одарил каждого пятью важенками! Все знали, что эти государственные, совхозные олени на самом деле — его! Его звали Тымнэкэргытагин. Мы его похоронили у Святилища, которое недавно продали… Эх, что мы делаем!

Вертолетчики заторопились.

Пэлят кинул последний взгляд в иллюминатор, на три яранги, покрытые белой оленьей замшей, на одинокую фигурку Тутая, стоявшего у своего древнего жилища в камуфляжной куртке и в ярко-красных японских резиновых сапогах, и почувствовал тоскливое бессилие от невозможности помочь этим несчастным людям.

В Кытрыне его тотчас позвали к телефону.

Ожидался самолет из Нома с представителем правительства США Робертом Карпентером. Надо было ехать встречать гостя. Но прежде глава местного районного Совета Франтов пригласил Пэлята на обед. Столовая располагалась в здании полуразвалившейся гостиницы. В углах пустого обеденного зала открыто копошились крысы. Стол был накрыт в так называемом баре, специальном закутке, когда-то предназначавшемся для кормления высшего местного начальства и знатных гостей. На полках красовались бутылки самого разного калибра, пиво в банках и в бутылках, во вместительных емкостях в виде бочонков. Пэлят прекрасно знал, что большая часть этих напитков самая настоящая отрава, основу их составлял неочищенный спирт китайского и еще черт знает какого происхождения.

К трапезе присоединились Михаил Меленский и Владимир Чейвун, высокий красивый мужчина в зрелых летах, с небольшими холеными усиками, владелец и капитан морского суденышка типа «дора», на котором предполагалось плыть в бухту Гуврэль встречать американского гостя. Владимир происходил из Нунакмуна, там прошло его детство, и он был типичным морским охотником. Из местных жителей, он один из немногих всерьез воспринял позволение новых российских властей жить по собственному разумению. Он отделился от кооператива «Нувукан» и построил охотничий домик в бухте Пинакуль, на противоположном от районного центра берегу залива Кытрын.