Чума и Одуванчик (СИ)

  - Кто-кто! Конь в пальто! Ежиха твоя драгоценная, кто! Господи, я чокнусь, честное слово, чокнусь... - пробормотала она, давясь прорывавшимся смехом - такой он был уморительный со своим растерянным взглядом. - Чёрта ли ты тут лазил вообще? Чего тебе не спится в ночь глухую?

  - Я... мылся, - пробормотал он, вдобавок заливаясь краской до ушей. - Мне очень жарко стало... почему-то.

  Лёке тоже вновь стало почему-то очень жарко, и она, чтобы отвлечься, заглянула на кухню. Меланья прикидывалась ветошью под стулом, негромко, но внятно пыхтя.

  - Завтра в лес пойдёшь! - грозно возвестила Лёка в ответ на это нахальное пыхтение.

  - Не надо! - Антон схватил её за руку, умоляюще заглядывая в глаза. - Она ещё болеет!

  - Как кусаться и ссаться, так здоровая! - сварливо отозвалась Лёка и, распахнув дверь в ванную, пошарила на полке, где ещё тётя Нюта всегда держала аптечку. Потом решительно дёрнула парня за тощий загорелый локоть, высунувшийся из-под простыни. - Пошли в комнату. Давай, шагай!

  - Это чего? Это... зачем? - бормотал Антон, послушно волочась за нею. - Эй! Я не хочу!

  - Рот закрой, тебя никто не спрашивал, - отозвалась Лёка голосом армейского сержанта, абсолютно некстати вспомнив пошлую присказку Шаттла про этого самого сержанта. Пихнув парня на разворошенную постель, она отнюдь не нежно ухватила его за пострадавшую конечность и щедро полила ссадину йодом из маленького пузырька.

  Антон зашипел сквозь зубы и часто задышал.

  - От твоего лечения больнее, чем от ежихи! - пожаловался он, жмурясь.

  - Переживёшь, - отрезала Лёка. - Подумаешь, неженка! Не фиг шляться по ночам.

  - Я тебе сильно мешаю, - вдруг тихо сказал он. - Со своей Меланьей. Я её, правда, заберу завтра. Ты... извини.

  Ну не дурак ли?

  - Мы это уже обсудили, и я по два раза не повторяю, - отчеканила Лёка.

  Он опустил ресницы - очень чёрные, а потом вскинул прищуренный взгляд:

  - У тебя что, мания величия, что ли? Чего ты раскомандовалась? Я тебя слушаться не обязан.

  - Будешь, как миленький, - зловеще процедила Лёка.

  - Ага, как же, жди, - сердито буркнул Антон, кое-как подымаясь с дивана и запахивая на себе простыню жестом римского сенатора. Вихры его были взъерошены, подбородок упрямо вздёрнут. - Выйди, я оденусь и пойду.

  - Пешком? Автобусы ещё не ходят, - предупредила Лёка. Внутри у неё всё так и кипело, а руки чесались хорошенько встряхнуть этого недоделанного придурка.

  Уйдёт он, видали! Колобок!

  - Да, пешком! - строптиво фыркнул "колобок".

  Лёка испытала сильное желание сказать: "Ну и вали!", но это, во-первых, было бы абсолютным детством, во-вторых, Антон Суворов должен был раз и навсегда понять, что он здесь распоряжаться не будет, ну, а в-третьих...

  В-третьих, больше всего ей хотелось сделать то, что она и сделала в следующую минуту.

  Сшибла его с ног и повалила обратно на диван, упав сверху, яростно и неумело целуя, всем телом ощущая его худое, но крепкое тело и остервенело в него вжимаясь.

  Сердце у неё больно заколотилось, готовое вылететь наружу, когда она почувствовала, что его горячие обветренные губы так же неумело отвечают ей.

  Взметнувшись, она дёрнула с него простыню так, что та затрещала, и жадно уставилась на него, прямо-таки глотая глазами.

  Лёка сто раз видела в "качалке" почти раздетых парней куда мускулистее этого, но вид их накачанных тел не вызывал у неё никаких желаний, кроме желания поспешно отвернуться. А сейчас...

  Она с силой провела ладонями по его рукам, плечам, груди, с упоением ощущая, как вздрагивает под ней всё его смуглое тело, и неотрывно глядя в его расширившиеся потемневшие глаза.

  И опять торопливо раскрыла губами его губы.

  Они целовались так отчаянно, будто бы не в первый, а в последний раз. И Лёка чувствовала, как пылает её собственное тело под его неловкими прикосновениями, требуя больше... больше... больше...

  Ещё можно было остановиться. И, наверное, даже нужно. Но Лёка с каким-то яростным ликованием понимала, что не остановится. Что дойдёт до конца - здесь, сейчас. С ним, с этим почти незнакомым ей мальчиком-одуванчиком, таким беззащитным и... стойким.

  - Знаешь, - выпалил Антон, когда они, задохнувшись, на миг оторвались друг от друга, - я никогда раньше этого не делал.

  Его серые глаза были настолько близко, что ей казалось - ещё секунда, и она просто потонет в них. Потеряется. Растворится. Как в штормовом море, которого она никогда не видела.

  - Боишься? - выдохнула Лёка, нависая над ним, и облизнула губы - солёные и горькие.

  - Боюсь... - просто сказал он, вцепившись в её плечи. - Но это неважно.

  Сама она боялась так, что не выдержала и зажмурилась. Её била ознобная дрожь. Низ живота тянуло судорогой, по спине бежали ледяные мурашки, и она стиснула зубы, чтобы не закричать, когда он, закусив губу, нестерпимо медленно проникал в неё. Но он был прав - всё это было неважно.

  Важным был только солёный и горький вкус его губ, запах его разгорячённого тела, его хриплый стон, когда он наконец содрогнулся глубоко внутри неё. И тогда она всё-таки закричала, выгибаясь, содрогаясь, освобождаясь от грязного сарая, от спёкшегося пепелища, взлетая выше, выше, выше...

  В небо.

  ***