Чума на оба ваши дома

— Жена будет рада компании, — сказал Освальд, ткнув большим пальцем в сторону лестницы, по которой поднялась Эдит. — Она тревожится о Ричарде. Мы не получали никаких вестей с тех пор, как разразилась чума. Я все твержу ей, что надо воспринимать неопределенность как добрый знак; другое могло бы означать, что его уже похоронили.

Бартоломью ничего не ответил. Ему не хотелось напоминать Стэнмору о десятках безымянных тел, которые у него на глазах сваливали в ямы. Нередко люди умирали прямо на улицах, чумная телега подбирала тела, а имена их так и оставались неизвестными. Бартоломью был уверен: Стэнмор не мог не видеть этого, когда ему приходилось по делам бывать в городе, но он старался не думать о таком. Ему не хотелось верить, что Ричарда сбросили в какую-нибудь яму в Оксфорде и родные не найдут даже его следов.

— Что нового? — поинтересовался Стэнмор.

— Вчера еще пятнадцать человек умерли, восемь из них — дети, — сказал Бартоломью. — Я утратил счет потерям, а клерк, который должен отмечать число тел, отправляющихся в ямы, почти всегда пьян. Мы, вероятно, никогда не узнаем, сколько народу погибло в Кембридже.

— У тебя измученный вид, Мэтт. Поживи несколько дней у нас, отдохни. Долго ты так не выдержишь.

— Чума не продлится вечно, — сказал Бартоломью. — И потом, разве я могу бросить все на Колета и Роупера?

— Саймон Роупер умер сегодня утром, — произнес Стэнмор. И лишь потом заметил потрясение Бартоломью. — Прости, дружище. Я думал, ты уже знаешь.

Теперь остались только Бартоломью и Колет да еще Робин Гранчестерский, городской хирург, чьим методам и чистоплотности Бартоломью никогда не доверял. Как же они справятся? Бывали случаи, когда после прокола черных нарывов пациент выживал, и Бартоломью хотел, чтобы как можно больше народу обрело хотя бы эту крошечную надежду на жизнь. Чем меньше врачей и хирургов, тем меньше людей получат лечение, и чума унесет тех, кто мог бы остаться в живых.

— Побудь здесь вместе с Филиппой, — еще настойчивей сказал Стэнмор. — Она тоже нуждается в тебе.

Бартоломью дрогнул. Славно было бы провести несколько часов с Филиппой и забыть всю грязь последних недель. Но врач понимал, что есть люди, которым он нужен, и среди них могут быть даже его друзья. Он не простит себе, если кто-нибудь из них умрет, а он не попытается их спасти. Бартоломью покачал головой.

— Мне нужно возвращаться в колледж. Вчера вечером Александру нездоровилось. Нужно заглянуть к нему, потом я должен удостовериться, что чумные ямы как следует засыпаны известью, а не то мы никогда не избавимся от этой гнусной болезни.

Он встал и потянулся.

— Тогда поехали со мной, — предложил Стэнмор, сгребая со стола свитки с аккуратными колонками цифр и складывая их в сумку. — Кто-нибудь из подмастерьев вечером приведет лошадь обратно.

Пришла Эдит и рассказала им, что Филиппа отдыхает. По всей видимости, кончина старой монахини потрясла ее больше, чем показалось Бартоломью. Он сам привык к смерти и полагал, что и все остальные привыкли тоже, поэтому не подумал, что Филиппа будет так горевать.

Эдит обняла брата.

— Береги себя, — прошептала она. — Не рискуй понапрасну. Я не переживу, если потеряю тебя.

Она отвернулась, чтобы он не увидел слезы на ее глазах, и захлопотала у камина. Бартоломью протянул руку и легонько коснулся ее плеча, прежде чем последовать за зятем во двор. Снова повалил снег, и ветер пронизывал до костей. Грязное месиво на дороге, ведущей в Кембридж, подмерзло, и снежный покров таил ловушки для путника. Обе лошади несколько раз спотыкались, а пурга мела так, что они едва разбирали дорогу.

Несколько минут спустя Стэнмор натянул поводья.

— Это безумие, Мэтт. Надо возвращаться. Можно отправиться попозже.

— Возвращайся. Мне надо ехать, — отозвался Бартоломью.

— Одумайся! Мы едва видим, куда направляемся. Вернись со мной домой.

— Но я волнуюсь за Александра. И я пообещал мельнику, что загляну к его сынишке.

— Поезжай, раз уж тебе так приспичило, но я считаю, что ты сошел с ума. Возьми лошадь. Только, пожалуйста, не оставляй несчастную скотину в Майкл-хаузе, а отведи к Стивену. Он знает, как обращаться с лошадьми, не то что ваш кошмарный привратник.

Бартоломью кивнул, дернул поводья и вывел лошадь обратно на дорогу, а Стэнмор повернул назад. Снег, казалось, летел параллельно земле, и Бартоломью быстро окутал безмолвный кокон клубящейся белизны. Даже конские копыта не издавали почти ни звука. Замерзший и усталый, Бартоломью все-таки не мог не восхищаться красотой и безмятежностью сельской местности. Пушистая и искрящаяся белая гладь простиралась во всех направлениях и казалась такой далекой от зловонных черных бубонов и кровавой рвоты зачумленных. Он остановил коня, чтобы полюбоваться тишиной и покоем.