Чума теней

– Ах ты, гад! Я думал, после моего пинка ты уже не подымешься!

Бой с гвардейцами Девяти завершился – исход Воин Чести решил почти в одиночку. Именно его меч отрубил ногу одному бандиту в броне, снёс голову второму и разрубил лицо третьему. Вожак гвардии, поняв, что сопротивление бесполезно, сложил оружие.

Никогда Олэ Меченосец не сталкивался с таким серьёзным противником. Противником, который просто ошеломил его стремительностью атак. Воин Чести словно не замечал своих доспехов: ни секунды передышки, ни пяди пространства врагу. Он без перерыва менял фехтующие руки, а когда хотел усилить удар, мгновенно переходил на двуручный хват. И постоянный прессинг. Взмах мечом – промах, который превращается в новый замах, и одновременно с ним: толкнуть грудью, пнуть ногой, попытаться войти в захват – постоянное движение вперёд.

Охотник знал, куда нужно бить: в незащищенные ноги и везде, где вместо латных пластин блестит кольчуга. Но он просто не успевал ударить сам, потому что постоянно отбивал удары противника.

Со стороны это могло бы показаться колдовством. Но Олэ знал, что ничего мистического здесь нет. Просто Воин Чести был лучше в благородном искусстве поединка. Намного, намного лучше.

И всё равно настолько бесславного финала Олэ не ожидал. Он видел войну, он двенадцать лет провёл на дороге поединков, охотясь за народом Теней. И ни разу ни одному бойцу не получилось его обезоружить. За исключением ставшего легендой боя за королевское знамя, но, во-первых, тогда ему едва исполнилось двадцать лет, зелёный совсем, а во-вторых, ратное поле всё равно осталось за Олэ, а здесь…

Не дав времени охотнику опомниться, Воин Чести довершил его позор ударом навершия по голове. Затем отскок – сближение с фронтальным пинком – и посрамлённый Меченосец опять падает в воду.

Стражники и арбалетчики, свободные от оказания помощи раненым, бросились вытаскивать из озера Меченосца, теперь уже без меча, и заковывать в кандалы.

Воин Чести подобрал клинок Олэ и сорвавшиеся с перевязи в пылу боя ножны.

– А я вначале думал, старина Найрус перепутал клинки – простительный для книжника грех. Или гонец неточно запомнил. Но нет… Силы Света! Какой извращённый разум сподобился приспособить под такое мерзкое дело такой благородный меч! Сколько же на тебя невинной крови повесило это чудовище? Как же противно тебе было находиться в его руках, как ты ждал бойца, который освободит от гнусного рабства.

Воин вложил меч в ножны и быстро посчитал зарубки.

– Ого, а вовремя я тебя остановил. Ещё две зарубки, и тебе бы, если легенды об охотниках не врут, открылось…

Воин не закончил фразы, и для тех, кто не слышал этой легенды, осталось загадкой, что же открывается таким, как Олэ, после пятидесяти убитых из народа Теней.

Руки воина затряслись. Словно каждая зарубка обернулась одним из покойных знакомых.

– Покойся с миром, благородный клинок – нет храма, где с тебя смоют такие страшные грехи! Пропадите навеки, проклятые ножны, счетовод преступлений этого чудовища!

Олэ застонал, как отец, на глазах которого убивают любимое дитя, когда его клинок полетел в озеро.

А затем Воин Чести повернулся к детям и снял шлем.

Блич и Фейли уже узнали его голос, но всё равно не осмеливались верить, что это именно тот, о ком они подумали. Дети очень боялись ошибиться. Но теперь сомнений быть не могло.

– Дядя Гулле!!! – хором то ли прокричали, то ли всхлипнули Блич и Фейли.

– А то кто ж! – добродушно засмеялся победитель Олэ Меченосца. – Разве есть ещё один Воин Чести на белом свете?

Казалось немыслимым, что этот светловолосый мужчина с доброй улыбкой только что убил столько людей. Но это было так. Народ Теней не умеет по-настоящему ненавидеть. Ответить ненавистью на ненависть в пылу боя, конфликта – да. Хранить злость, когда всё закончено, беречь и лелеять – нет, это не по их части.

Мужчине, видимо, было немногим меньше сорока лет, но взгляд больших и честных голубых глаз искрился молодостью, если не сказать юностью. Когда мальчик-тень и девочка-тень бросились своему спасителю на шею, его щёки и лоб вспыхнули, и стали видны два шрама, до того незаметные.

– Я же весь в крови. Дайте снять латы, племяшки… ну, ну, что с вами делать, племяшки!

Обнимать. Что же ещё делать, кроме как обнимать и обнимать любимых и единственных племянников? Сколько объятий ты им недодал за время разлуки? Вот и отдай все подряд, со всеми штрафами и пени!

Нет в мире сильнее бури чувств, чем когда нашлись родные. Вихрь эмоций душил детям горло и мешал нормально говорить.

А говорить хотелось. Говорить много и без остановок. Перескакивая с мысли на мысль, перебивая друг друга, Блич и Фейли пытались вместить в пять минут всё, что произошло за пять лет. Рассказать обо всех кошмарах, которые пережили, обо всей боли, которую испытали, обо всех ужасах вечных беглецов и постоянных изгоев, но получались большей частью одни междометья и всхлипы.

Но дядя Гулле понимал всё, что они хотели сказать, и даже то, о чём забыли. И на всё у него был один ответ. Объятия, слёзы и сказанное с чувством: