Читаем Чума в Бедрограде полностью

Революционный проспект расположен едва ли не на краю города. Место неудобное, кругом промзоны, заводские трубы, вечно перекрытые переезды — хоть считай в ожидании зелёного семафора вагоны грохочущих мимо товарняков. А когда наконец доберёшься до резиденции фаланг, можно считать телефонные звонки, то и дело отклоняемые секретарём в холле.

«Нет, простите, никакой информации по вашему запросу пока не поступало», — и трубка возвращается на рычаг. Вот поэтому Максим и не хотел обойтись звонками, являлся в глупой надежде лично. Но сменявшиеся не реже водителей секретари в холле у фаланг смотрели на Максима глазами, какие бывают у Габриэля в самые холодные и пустые дни: «Неужели ты ещё не догадался, что сегодня тебя никто не ждал?»

Иногда фаланги до него снисходили, но толку от этого было чуть. Спрашивали бегло: «Неужели в Университете теперь так мало дел, что вы решили ещё раз навестить нас?»

Максим снова предъявлял копии в субботу ещё отправленных на рассмотрение документов, но фаланги только удивлялись: «Неужели так необходимо дублировать официальные запросы своим присутствием?»

Да, хотел кричать Максим, именно так и необходимо!

Но сдерживался, вёл бессмысленные разговоры, заполнял всё новые и новые бланки, жалея, что пометку о чрезвычайной ситуации поставить пока не может.

Рано, никакой чрезвычайной ситуации нет.

Нет лекарства — нет болезни, иначе Университетской гэбни очень скоро тоже не станет.

Может, оно и к лучшему?


Университетская гэбня


Ответственность, с которой непонятно, что делать. Сначала было непонятно, потом как-то понимание пришло, улеглось и последние много лет лежало себе спокойно, но тут вдруг опять пошатнулось: может, они где-то ошиблись? Может, они перегибают палку?

Максиму не нравились бесконечные «может», Максим любил «наверняка», «несомненно» и «очевидно, что».

Очевидно, что Университет (как и наука, как и образование вообще) — сфера повышенной опасности. Доказательства не требуются: всем известно, что Революционный Комитет состоял сплошь из студентов и вольнослушателей Йихинской Академии. Кому надо известно, что контрреволюционное движение Максима состояло из его однокурсников с истфака. Вывод прост.

Очевидно, что сферы повышенной опасности нуждаются в отдельном контроле.

Очевидно, что с таким контролем не справиться одному, даже самому подготовленному, человеку — каким до Университетской гэбни был Воротий Саныч, полуслужащий Бюро Патентов. Кстати: жаль, что именно сейчас к нему не пойдёшь за советом — в Университете он уже не работает, годы не позволяют, но это не значит, что они же не позволяют служить и дальше Бюро Патентов. А Бюро Патентов правду о чуме в Бедрограде знать не следует.

Очевидно, что ситуация с контролем над БГУ им. Набедренных, находившимся в начале 70-х под угрозой в силу преклонного возраста Воротия Саныча, должна была так или иначе разрешиться.

Неочевидно, не стоило ли ей разрешиться иначе.

Шестой уровень доступа — это очень высоко. Это Столица, Бедроград, Порт и — уже девять лет как — Университет. Девять лет назад они не знали даже, как решают самые простые бюрократические задачки, всё Святотатыч подсказывал.

Святотатыч — наследство Максима времён контрреволюционного движения, Гуанако когда-то знакомил, кто же ещё. Не как с головой Портовой гэбни, разумеется, — как со знающим человеком в Порту, к которому всегда можно обратиться. Оберегал, как мог, своих глупых контрреволюционеров. Преподаватели так не делают (Максим не делал) — так, наверное, делают хорошие отцы: ничего не запрещают, просто рассказывают, куда податься, когда обожжёшься.

Максим не нуждался в отцовской опеке Гуанако, но почему-то всегда её принимал. Принял и Святотатыча, контакты в Порту лишними не бывают. Когда Гуанако уже не было в Бедрограде (трагедия в экспедиции, Колошма, расстрел — все думали разное), а Максима назначили в Университетскую гэбню, Святотатыч всплыл сам. Рассказал про гэбню Порта, про расстановку сил, про потенциальные сложности. Максиму казалось, Гуанако бессмертен: его не видели уже больше года, он пропал, умер, растворился, но он продолжал быть везде. В научных статьях, в пламенной речи Хикеракли про ответственность, ложащуюся на плечи Университетской гэбни, чей состав был рекомендован как раз Гуанако, в неожиданной заботе Святотатыча, которую по-другому не объяснить. В полных безысходной тоски вздохах Габриэля, но это не относится к делу.

Совершенно не относится.

Дальше — всё равно Гуанако, всегда Гуанако.

Первый конфликт с Бедроградской гэбней — сомнительной законности осуждение студента. За что? За обнаруженные при случайном досмотре расшифровки аудиозаписей, имевшие прямое отношение к скандальному развалу Колошмы. Расшифровки личных внепротокольных бесед Начальника Колошмы и Гуанако.

Перейти на страницу:

Похожие книги