Чума в Бедрограде

Ройш лучше прочих присутствующих (вместе взятых, причём в квадрат) понимает в бюрократических наёбках, Ройш до мозга своих тощих костей университетский, судьба Ройша была предопределена задолго до его рождения.

— Да, — сказали Охрович и Краснокаменный (впервые на Диминой памяти хором).

— Нет, — сказал Ройш.

— А мы сказали — да, — повторили Охрович и Краснокаменный, надвигаясь на него.

— Или нет? Даже за одну встречу гэбен наши пальцы устали.

— Физическая синхронизация с Усиковым Вором слишком утомительна.

— Кроме того, мы презираем лживость.

— И тех, кто ставит находку объекта для потери невинности выше политики.

— Давай мы украдём твою невинность, а потом скажем всем, что её никогда и не было?

— Уж тогда-то ты не сможешь нам больше отказывать!

— И вернёшь усики Золотца!

— Почему нет? — сказал наконец Ларий.

Вероятно, это был ответ на изначальное твёрдое ройшевское «нет», а не на высказывания по вопросам невинности. Хотя варианты возможны.

Ройш полуобернулся и позволил себе приподнять брови.

Бушевание страстей!

— Я не обязан аргументировать свою позицию, — холодно провозгласил он (по-прежнему не вопросы невинности!), — но, с другой стороны, не вижу причин этого не сделать. Все мои заверения в том, что я не заинтересован в управляющей должности и не желаю быть элементом государственного аппарата, по-прежнему остаются в силе. Одно дело — найти и использовать — напомню, к слову, что безуспешно — несостыковку в служебной инструкции и временно принять на себя обязанности головы гэбни в экстренной ситуации. Другое — принять на себя это бремя на длительный период жизни. — Ройш даже повернулся всем корпусом, качнулся вперёд — ну точно сейчас лопнет от переизбытка чувств. — У меня складывается впечатление, будто вы все забываете о том, что существует мир за пределами чумы в Бедрограде. Так или иначе нынешний конфликт завершится, и Университетская гэбня продолжит функционировать вне его. Или не продолжит, но в таком случае весь этот разговор принципиально бессмыслен. Так вот: я предельно лоялен Университету, и вряд ли кто-то имеет право обвинить меня в недостаточной помощи по любым вопросам, в которых я сведущ. Во многом моя помощь оказывается действенной именно потому, что я использую неофициальные — и, как вам всем, несомненно, известно, не всегда законные — каналы. Стань я головой гэбни, моя и без того чересчур заметная персона привлекла бы ещё больше внимания. Это закрыло бы многие пути взаимодействия с государственным аппаратом. Поверьте, господа: моё функционирование вне гэбни основывается не только на моих, но и на ваших интересах.

Прочувствованный монолог вызвал отклик в сердцах людей: Охрович и Краснокаменный сперва освистали Ройша, но потом, поразмыслив, выдали ему заслуженный раунд жиденьких аплодисментов. Ларий только печально кивнул.

— Но кого тогда? — с искренним недоумением в голосе спросил он.

Вот хороший же человек Ларий, приятный и всё такое, но настолько иногда несообразительный. Сообщить ему, что ли, что на одном только истфаке добрая сотня сотрудников?

А если позволить своей фантазии буйство и вспомнить, что в Университете есть и другие факультеты!

Это не Димино, в общем-то, дело, но леший же в ухо.

— Попельдопеля, например? — сдёрнулось с потолка ближайшее имя. — Будет ему повышение.

— Человека не с истфака? — ужаснулся Ларий.

— А у вас что, гэбня истфака? — возмутился Дима.

— А ты у нас что, имеешь право голоса? — надвинулись на него Охрович и Краснокаменный.

— Свой голос завтра применишь, когда на тебе будут практиковать силовые методы взаимодействия.

— Или не силовые. Все знают, что в душе ты слаб.

— И твои предпочтения тоже все знают.

— От всей своей слабой души благодарю за тренировку моей психической устойчивости, — пробурчал Дима и повернулся к Ларию. — Я не лезу в ваши дела, я просто имею неприятную привычку думать. Пока вы там ругались на встрече гэбен, Гуанако поводил меня по университетским территориям и наглядно, то есть пальцем, показал, сколько народу — с юрфака в основном — завербовано всеми нами любимой Бедроградской гэбней. Куча народу. Большая куча. Может, в этом часть проблемы? Может, университетская гэбня хочет стать чуть более гэбней Университета и чуть менее гэбней кафедры истории науки и техники истфака?

(Смотрите и завидуйте: Дима не лезет в чужие дела. Отлично получается, не правда ли.

В общем, на месте Максима он бы тоже, наверное, на себя взъелся.)

Надо бы со всем этим завязывать, но недопечёный эмбрион (медицинское образование — залог богатого словарного запаса) логики где-то в регионе мозга всё-таки подсказывает, что на самом деле надо было с самого начала не лезть, а теперь поздно уже делать вид, что он в этом всём не по уши.

Остаётся прикинуться последовательным.

— Гэбня Университета останется нашей.

— И Лария мы не отдадим, он смешной.

— Он нас любит и ценит.

— Ценит ли нас Попельдопель?

— Хочет ли Попельдопель политики — или, возможно, он хочет только ковыряться в своих вирусах?

— Ты о его интересах подумал, бессердечный чурбан?

Ларий тоже посмотрел на Диму с глубокими сомнениями на лице.