Чума в Бедрограде

— Я знаю, что ты никогда не отличался здравостью в принятии решений и что твоё желание подставиться граничит с клиническим состоянием. Меня в меньшей степени интересуют причины такого поведения, хоть они и видны невооружённым глазом, нежели его возможные последствия. В прошлый раз, когда ты добровольно ушёл с кем-то из Бедроградской гэбни, дело закончилось Колошмой.

Колошмой, на которой обнаружился подозрительно живой Гуанако.

Гуанако, которого Дима к тому моменту как раз умеренно благополучно похоронил.

Гуанако, с похорон которого, видимо, и пошла мода на странноватые поступки в среде Димы.

— Да, и я ничуть об этом не жалею, — брякнул он.

— Верю, — ничего не выражающим голосом ответил Ройш. — Но, возможно, об этом жалеет кто-то другой.

Это прозвучало достаточно проникновенно, чтобы Охрович и Краснокаменный решили не спасать Диму своими комментариями.

Свежая новость: не только Диме не нравится хоронить близких людей.

Свежая новость с альтернативного радиоканала: Дима гарантированно побывал на большем числе допросов, чем любой из присутствующих. По крайней мере, в качестве допрашиваемого. У Димы наилучшие шансы что-нибудь выведать и выбраться целым, как обычно.

Хотя, конечно, кому это он сейчас рассказывает.

Просто страшно хочется поглядеть Бедроградской гэбне в глаза — хотя бы в одну пару из четырёх.

— Откуда вам знать — может, вся чума изначально была моим личным способом добиться аудиенции у Бедроградской гэбни, они же мне страсть сколько должны.

И проценты набежать успели.

Ройш продолжал созерцать Диму, явно желая что-то сказать и явно не желая признавать это своё желание.

— Подумай об этом с практической точки зрения, — предпринял ещё одну попытку Ларий. — Личность Дмитрия Борстена — довольно прозрачная липа. У Дмитрия Борстена нет квартиры, нет соседей, нет знакомых вне Университета — он может совершенно безболезненно пропасть. Им даже не придётся быть осторожными. Если ты всё расскажешь… и если ты останешься у них в руках — наше положение станет ещё хуже. Отдавать такое преимущество просто из упрямства безответственно, в конце концов.

Нашёл, кого и чем стращать. Дима давно уже перешагнул ту грань, за которой волнуются об ответственности.

Он не должен отвечать за то, что кто-то будет плакать о его исчезновении.

Он же не давал никаких гарантий безопасности.

Он же ничего им не обещал.

С чего они взяли, что он не исчезнет с горизонта.

(У него уже почти хватает навыка самоубеждения, чтобы правда в это верить.)

— Если несуществующий Дмитрий Борстен что-то кому-то и расскажет, россказни его не будут иметь юридической силы, как ты сам любезно заметил, — хмыкнул Дима. — Что касается фактической информации — думаешь, она их правда до сих пор волнует? А «ваше положение» — это большая политика. Я к большой политике отношения не имею, меня и в природе-то не существует.

В ответ на это он снова получил по лицу хлыстами.

Весьма коварно со стороны Охровича и Краснокаменного было делать вид, что они припрятали их в мешок!

— Пока что следов не остаётся, — назидательно сообщили Охрович и Краснокаменный.

— Но это последнее предупреждение.

— Только абсолютное равнодушие к твоей судьбе останавливает нас от того, чтобы попросту тебя связать и оставить здесь.

— В шкафу теперь много свободного места.

— А ты ведь любишь, когда тебя связывают, верно?

— Мы проконсультируемся с Гуанако относительно оптимальной позиции.

— Даже абсолютное равнодушие к твоей судьбе не позволит нам отнестись к своему прямому призванию с недостаточным тщанием.

Дима собирался озвучить своё мнение относительно невыпускания его на встречу насильственным образом, но как раз в этот момент и позвонил Святотатыч.

Габриэля Евгеньевича нашли в Порту, так что пусть Дима приезжает.

И поскорее.

— По крайней мере, у вас больше нет морального права запирать меня в шкафу, — сообщил он, вешая телефонную трубку, которую ему передал Ларий, как только понял, что к чему. — Порт в лице нашедшегося Габриэля Евгеньевича ждёт меня и моих шприцов.

— Ты уйдёшь отсюда, только если гарантируешь, что Габриэль Евгеньевич до сих пор сохраняет свою эстетическую ценность, — надменно постановили Охрович и Краснокаменный.

— Его чума уже на той стадии, в которой отваливаются конечности?

— Без конечностей он нам не нужен.

— Подобные фетиши слишком редки, чтобы вкладывать в них силы.

— Мы решили отныне следовать вкусам массового потребителя.

— Так сказать, продаться толпе.

— Нам нужны ресурсы.

— Ресурсы, Дима. Нужны нам.

— Габриэль Евгеньевич — ещё ресурс?

— Не знаю, ничего не знаю, — махнул рукой Дима. — Святотатыч звучал… озабоченно. И ничего не рассказал — ни где нашли, ни как, ни в каком состоянии. Хотите знать — придётся меня отпустить.

Набор юного медика по-прежнему был в сумке, которую Дима нынче даже с плеча не снимал, дабы нигде не забыть. Спасибо, он знал себя. В общем, можно было вставать и ехать, даже куртку накидывать не надо. Куртки (равно как и плаща, пиджака, пальто, шубы или мантии) у Димы не было.

В смысле, вообще не было в Бедрограде.

Он, так сказать, тут налегке.