Чума в Бедрограде

Гошка бесился, закипал на глазах, того и гляди выхватит пистолет, Андрей почти уже рванулся сигналит’ младшим служащим, чтоб те успели выстрелит’ раньше — лучше уж их табельное засветит’, но Охрович и Краснокаменный Андрея от младших служащих ловко загородили, пользуяс’ разницей в росте и размахе рук, заголосили наперебой:

— Да что вы такие обидчивые!

— Нельзя быть обидчивыми.

— От этого бывает дурной запах изо рта.

— И ройшемордие.

— Нормальный человек не согласится на ройшемордие.

— Даже с доплатой из скопцов.

— О нет. Мы только что впервые позволили себе контрреволюционное высказывание.

— Теперь мы умрём в муках. Покойный хэр Ройш не прощает.

— Доставайте, доставайте уже свои табельные пистолеты.

— Лучше уж так, чем страшиться мести покойного хэра Ройша.

— Умрём молодыми и счастливыми.

— И вас за собой утащим сообразно служебным инструкциям.

— Мы отстранены только до начала следующей недели.

— Поэтому по факту — не отстранены.

— Если вы нас убьете, наш личный Ройш обо всём позаботится.

— О том, чтобы вам влепили как за убийство действительных голов гэбни.

— Одного с вами уровня доступа, а то и выше.

— Он же может нас посмертно повысить, наш личный Ройш.

Охрович и Краснокаменный заткнулис’, уважительно покосилис’ на кобуру Гошки и вдруг принялис’ за Андрея:

— Наш личный Ройш.

— Дмитрий Ройш.

Андрей аж вытянулся.

— Не спешите стрелять. Вас же беспокоит, ну беспокоит же Дмитрий Ройш.

— Готовы поспорить, просто-таки по ночам терзает.

— Приходит в тревожных снах и рассказывает страшные байки про совесть и неизбежную месть.

— Или — того хуже — про то, как он ценит то, что вы для него сделали.

— Вы немало трудились на благо спокойствия отечества, не так ли, Андрей Эдмундович?

— И сохранили крепкий и здоровый сон, Андрей Эдмундович.

— Это очень хорошо, Андрей Эдмундович.

— Здоровье — это важно, это превыше всего.

— Как и крепость.

— Шестьдесят градусов твиревой настойки защищают от всего на свете.

— Вот только давайте без предвзятости к алкоголизму!

— В нашей гэбне, знаете ли, алкоголизм с недавних пор практикуют.

— Ох ядрён молочный самогон на пинежской стороне!

— Не доводилось пробовать?

— В качестве закуски лучше всего идёт художественная литература.

— Всего один листик, а каков эффект!

— Мы до глубины пищеварительного тракта восхищены вашим рецептом.

— Нет, правда. Ваши новшества внесли в наше скучное меню немного разнообразия.

— И открыли нам глаза НА ВСЁ!

— На то, что Габриэль Евгеньевич ­— молочный самогон.

— Потому что он вдруг взял и забродил.

— Совсем испортился, пришлось вылить в унитаз.

— Но мы набодяжили себе нового, вы же видели только что.

— Но не молочного, мы разочаровались в молочном.

— Скорее кактусового.

— С иголочками.

— Для действительно суровых людей, прошедших огонь и воду.

— Чью глотку, казалось бы, уже ничто не возьмёт.

— Глотка сурового человека Соция Всеволодьевича останется довольна.

— Подожди, не стоит так в лоб говорить, что он отсосёт.

— Наши благодарные слушатели могут разнервничаться?

Слушатели — все трое — потихоньку переставали испытыват’ бурную агрессию в адрес Охровича и Краснокаменного.

Бахта Рука глянул на Гошку и на Андрея, отметил у обоих расслабленные плечи, порадовался: в конце концов, отчего бы не послушат’ болтовню университетских психов, пока Соций делом занят? Ест’ в этой болтовне что-то притягательное.

Сочетание осмысленности с бестолковост’ю, наверно.

Охрович и Краснокаменный выступали очен’ старательно, заглядывали в глаза и что только не скакали вокруг трёх голов Бедроградской гэбни хороводом, много двигалис’, отчего размывалис’ в одно большое серое пятно. В этом было что-то почти чарующее, отбивающее желание двигат’ся и думат’ самим.

Поговорит’ о важном — о том, кого они все там увидели в человеке с букетом черёмухи, — можно и потом.

— Он, конечно, не Габриэль Евгеньевич.

— С Габриэлем Евгеньевичем никто не сравнится!

— Но новые времена диктуют новые потребности.

— Нам приходится следить за модой.

— Бордельное дело — это не шутки.

— Бордельная промышленность, мы бы даже сказали.

— Не угодишь вкусу толпы — и оп-па, экономическая блокада.

— Бедный Порт, прогорели на ерунде.

— Не учли такую мелочь.

— Разброс революционных предпочтений клиентуры в нынешнем сезоне.

— Состригли с Габриэля Евгеньевича его локоны под Веню.

— И народ не понял и не принял, денежки утекли.

— Бесцветной жидкостью с едва заметным лимонным ароматом по трубам.

— Не путать с мочой.

— Или понятнее сказать «не путат’»?

— Таврская экспансия!

— Пихтские всадники проскачут по улицам города!