Чума в Бедрограде

— Ждать, — отмахнулся Гуанако. — Потому что мёртвое тело никуда ночью не пойдёт в любом случае, а следовательно, для демонстрации реальной университетской власти во всей красе нам придётся задействовать запасной план. Я не могу не увидеть Ройша в женском платье!

— В женском свитере с дурацкой брошкой, — затянулся три раза подряд Охрович.

— Этими свитерами Максим и заманил мёртвое тело в своё логово, — никак не мог выбросить окурок Краснокаменный.

— У Ройша — свитера, у нас — розовый плюш.

— Вы подумали о себе?

— Вы должны подумать о себе, или мы вас с собой не берём.

— Иначе Бедроградская гэбня не сможет с чистой совестью расстрелять нас за нашу страсть к костюмированным вечеринкам.

— И дешёвым приёмчикам.

— Мы смирились с вашим подходом, на эту ночь нам потребуются дешёвые приёмчики.

— Подумайте и об этом тоже, вы же большой специалист.

Гуанако рассеянно кивнул.

Ночь, Бедроградская гэбня, переговоры.

Закрыть вопрос чумы в Бедрограде.

Это нужно, это важно, это то, что давно пора было сделать.

В Святотатычеву каморку вошли какие-то незнакомые люди, но Гуанако понял это только тогда, когда с лестницы его позвал потерянный Муля Педаль.

Незнакомые люди склонились над койкой, захлопали надеваемыми резиновыми перчатками, зазвенели каким-то металлом, запахли спиртом.

Муля Педаль позвал ещё раз.

Охрович и Краснокаменный от души толкнули заторможенного Гуанако в сторону двери.

Гуанако опять рассеянно кивнул и почти самостоятельно вышел из Святотатычевой каморки.

За всё это время он так и не посмотрел на Диму.

На плащ, на кровь, на странную обмякшую позу попялился достаточно.

На Диму — нет.

— Ты б поорал, а, — покачал головой Святотатыч, придвинул какую-то воняющую кофе бодягу прямо под нос Гуанако.

— Это Дима мешал, — вклинился Муля Педаль. — Типа дефицитной тепер’ твиревой настойке — как это говорят? — ал’тернатива.

— Ну ты ещё из меня слезу подави! — почти заржал Гуанако, но бодяги пригубил.

Они сидели в комнатушке, заставленной до потолка бочками с — дефицитной теперь! — твиревой настойкой и пили бодягу, которую мешал Дима.

Муля Педаль увязался пооправдываться: он-де не знал, он-де не догадался, он-де видел, как Дима оставлял записку и думал, что всё в порядке.

Он думал, что всё в порядке, потому что Гуанако-ж-сам-велел-отвезти-Максима-куда-тот-пожелает!

Велел, да.

И повелел бы ещё раз, если б можно было переиграть.

— Схожу потолкую с пленником, — приготовился вставать Святотатыч.

— Я сам, — Гуанако мотнул головой и залпом допил бодягу.

Святотатыч посмотрел на него с сомнением.

— Он меня сорок восемь раз переспросил, хочу ли я ему ствол давать, — усмехнулся Гуанако. — Сам явно не понял, чё сделал.

— Ты его оправдыват’ будешь? — ошалел Муля Педаль.

— Будет, — как-то чересчур устало вздохнул Святотатыч, и все его пятьдесят с лишним лет нарисовались у него на лбу. — Гуанако, умнее будь. Если твой ёбаный Максим чего-то сам не понял, надави на него и употреби с пользой. Не всё тебе ему стелить помягче, пусть отрабатывает благодеяния.

— Я не умею умнее, — забрал и Святотатычев стакан Гуанако. — Умел бы, меня б здесь не было.

— Здесь бы ты и был, — возразил Святотатыч. — В Порту, в смысле, а не где ты там обычно шатаешься. Оставайся, а? Когда дерьмо закончится.

Гуанако побродил взглядом по твиревым бочкам.

— Куда я денусь, мне долги отдавать. Озьма вроде приумолк пока после даров от медиков, но я ему ещё до того обещал вписаться в одно крупное дельце.

— Озьма тебя изъездит вдоль и поперёк за жалкую неделю финансовой поддержки. Не дури, не столько назанимал, чтоб теперь до края света грести, — Святотатыч тоже смотрел куда-то мимо. — Да и не о том я. Сам оставайся, ты же хочешь.

Гуанако хотел.

— Может, они меня ещё на британо-кассахский флаг порвут. Ночью-то.

— И не такие не рвали.

Гуанако встретился-таки глазами со Святотатычем, помычал, собираясь с мыслями, и всё же объяснил честно:

— Да не знаю я, блядь, где мне оставаться, а где нет! Если ты мне дерьмовых врачей прислал — останусь. Если нормальных — не один же буду решать, что дальше делать.

— А, — хмыкнул Святотатыч и плеснул в похищенный у него стакан ещё бодяги.

— Она с наркотой, между прочим, — тоном крайне осведомлённого человека напомнил Муля Педаль. — Щас вскрыват’ начнёт.

— Тогда я пошёл разговоры разговаривать, пока меня не размазало совсем, — обрадовавшись поводу, вскочил Гуанако.

В том, что его сейчас на самом деле может что-то там размазать, он сомневался.

Но повод же!

Святотатыч и Муля Педаль за спиной обсуждали растущую популярность нового пойла среди озлобленного блокадой портового населения.

Максим сидел в комнатушке напротив.

Гуанако очень хотел навсегда остаться в Порту или, например, прямо сейчас сбежать в пассажирскую бухту и искупаться-таки, но вместо этого он решительно пнул дверь, ведущую к Максиму.

— И чё это было? — заявил он с порога и, сползши по двери, уселся на корточки (бодяга с наркотой оказалась круче, чем можно было предположить).

Максим молчал.

Так как бодяга с наркотой оказалась круче, чем можно было предположить, молчание Максима пришлось к месту.