Чума в Бедрограде

— Я так ухватился за эту мысль, — строго, преподавательски-гэбенно отчеканил Максим, — потому что я всегда считал, что враг — вот он, с другой стороны. Не рядом со мной.

— Они в полном составе тебя навещали? — переключился Гуанако, и Максим почему-то опешил.

Он что, правда думал, что они тут будут до глубокой ночи спорить о его эпических деяниях?

— В полном, да. И не слишком трезвые — запах джина за ними так до утра и не выветрился.

Разобрались-примирились? Ну и отлично, камень с души.

— Жрать хочешь? — ещё ослабил верёвку Гуанако.

Максим поднял на него непонимающие глаза.

— Жрать. Принимать пищу. Говорят, это бывает уместно для поддержания физических сил. Попельдопель утверждает, что и моральных тоже.

Предложить ему актинии слабой соли, из-за стоимости которых столько дерьма в четверг вылилось?

— Я и представить не мог, насколько же вам плевать, — едва ли не обиженно выдал наконец Максим. — Я думал, у вас к Диме было хоть что-нибудь. Меньше, чем к Габриэлю, — и он это знал, и поэтому он заразил Габриэля… но чтобы вот так?

Гуанако порвало. Просто порвало.

То ли это Димино наркотическое пойло, то ли это у Максима было слишком смешное лицо разочарованного отличника на первой сессии, который только что узнал, что можно не делать каждый день домашнюю работу и всё равно как-то жить, — но Гуанако буквально согнуло пополам от хохота.

— Максим, ты всерьёз полагаешь, что когда «что-то есть», следует драть глотки зубами всем, кто косо посмотрел?

— Я не косо посмотрел, я убил его!

Все так легко ведутся на россказни о Диминой смерти, что, если ему приспичит умереть-таки в самом деле, никто ведь не поверит.

Гуанако первый не поверит.

Только не сегодня, пожалуйста, блядь.

— Забей ты, пока вроде нет. Я спиздел.

Максим сверкнул глазами, набычился:

— Я никогда не смогу вас понять. Вас, Диму, если он действительно не заражал наш дом…

— А хоть кто-нибудь хоть кого-нибудь понимает? — невесело усмехнулся Гуанако. — Я вот — точно никого. Но знаешь, мне достаточно просто знать, что бывают другие люди. Непохожие на меня, думающие и действующие иначе. Если держать это в голове, жить немного проще.

— Мне незачем, — Максим обвис в верёвках. — Меня отовсюду вышвырнули, а Габриэль… о нём обещала позаботиться Бедроградская гэбня. И не обманула: Охрович и Краснокаменный сказали, что он уже в Медкорпусе.

— Димиными стараниями. Бедроградская гэбня о Медкорпусе ничего пока не знает, — ляпнул Гуанако и пожалел: Максим совсем сдулся.

— Так Дима всё-таки не хотел, чтобы… — вопрос застрял у него в глотке.

— Откуда мне знать, — Гуанако пожал плечами и дошёл до двери, не сбившись с курса, что было уже достижением. — Всё, что мы вообще можем, — это верить. В лучшее. Иногда.

— Но когда кругом столько врут…

— Приходится бить себя по щекам и верить особенно яростно!

Верить, да.

Максим заканчивал кафедру истории науки и техники, а не истории религии. Кафедра истории религии развалилась, ещё когда её заканчивал Гуанако.

Максиму, наверно, просто неоткуда было узнать, что такое «верить» и как это работает.

«Верьте мне», — твердил то ли Гуанако Савьюру, то ли Савьюр Гуанако, когда они заперлись в гуанаковской камере до приезда Комиссии по Делам Гэбен, которая должна была разобраться с ситуацией на Колошме.

Верьте мне, всё будет круто, всё будет навсегда. Это неважно, что Савьюра через несколько часов нечаянно пристрелит собственный охранник — пока здесь-и-сейчас веришь, что всё будет круто и навсегда, оно ведь и правда в некотором смысле так.

Верьте мне, всё так и было, всё правда. Это неважно, слушают ли тебя студенты на лекции, гэбня ли на допросе, скопцы ли в Вилонском Хуе — пока здесь-и-сейчас веришь, что всё так и было, твою лажу сожрёт любой. Историография — скорее искусство, нежели наука. Искусство верить, что всё, что ты сейчас наплёл, — чистейшая правда.

Верьте мне, шансы есть, может получиться. Это неважно, сказал тебе это хороший врач или плохой, — пока веришь, что шансы есть, они есть, и всё тут.

Гуанако верил в шансы до тех самых пор, пока не подслушал, как у Святотатыча интересуются: «Очнулся. Положить под снотворное или, наоборот, привести в кондицию для беседы?»

Хороши или плохи портовые врачи, но они-то знают, что пациента часто не из гуманизма с того света вытаскивают, а для того, чтобы спросить «где деньги, падла?».

Ну или там: ты заражал дом Габриэля Евгеньевича?

И Гуанако готов сделать вид, что его очень интересует ответ на этот простой и очевидный вопрос, чтобы не признаваться всем подряд, что ему просто очень нужно как можно скорее посмотреть, потрогать. Попускать сопли.

А Святотатыч и прочие все подряд (какое счастье, что Охрович и Краснокаменный уехали!) готовы сделать вид, что они ничегошеньки не понимают. И даже дать Гуанако одному потоптаться перед дверью святотатычевской каморки.

За дверью было тихо.

За приоткрытой медленно-медленно, чтоб не скрипела, дверью было тихо и Дима.