Чума в Бедрограде

То, что он говорил, — здраво и рационально, а ещё до отвращения человеколюбиво, только эта любовь тоже какая-то безэмоциональная, бесцветная, плоская: люди несовершенны, все люди несовершенны. Люди — грязь, то есть скорее пыль, то есть всё это ерунда, кто кого подставил, кто кого заразил; мог — любой, потому что любой — пыль, так какая к лешему разница, оставим эти танцы, оставим, оставим, кому сдались нудные выяснения, всё равно это уже ни на что не влияет, всё равно ничего не вернёшь, так оставим танцы и немного милосердия для виновника, оставим его в покое, оставим, оставим, оставим.

То, что он говорил, было как у Савьюра, под Савьюра.

То, что он говорил, было как будто он и есть Савьюр.

— Нихуя себе случайность! — упорствовал Соций. — Не бывает таких случайностей. Это ж целый ёбаный жилой дом, ещё и на четыреста квартир. Там в отстойнике фильтры пятилетней, кажись, давности. И, как выяснилось, они не проржавели в хлам, реактивы в них почти все непросроченные. Не вспоминая уже о том, что вентиль кто-то поворачивал и чуму в канализацию кто-то запускал. Значит, у кого-то были некие намерения, мотивы и цели.

— Необязательно, кстати, — неожиданно выдал Гошка. — Мог быть один подцепивший заразу в другом месте, который зашёл потом в свой родной херов сортир, и один повёрнутый почему-то, хоть бы и случайно, вентиль безотходного оборота воды — и всё, привет всему дому. Мог ведь?

Андрей даже не понял сразу, что за подтверждением своей гипотезы Гошка обращается к нему.

Голубая рубашка обращалась гораздо громче и внятней.

— Мог. Наверное, — закивал Андрей и хотел на том и остановиться, да только рот как-то сам по себе, не подчиняясь приказам, артикулировал всё новые и новые слова: — Но это… малопредставимо. Дом 33/2 по проспекту Объединённых Заводоводств и улицы Поплеевской предположительно был заражён в прошлое воскресенье. Если первые инфицированные появились в субботу, к воскресенью вирус ещё никак не мог передаваться естественным путём, поскольку инфекция… впрочем, детали излишни, но тут не надо быть медиком, чтобы понимать… вирус входит в соответствующую фазу развития не раньше третьего дня с момента попадания в организм, там сложный инкубационный период… так что даже если бы вентиль был повёрнут неумышленно…

— Вы представьте себе этот вентиль! — от души посмеялся Бахта. — Он за пять лет без ухода разве что тисками провернётся, а неумышленно и просто так за тисками не пойдут.

Странно, очень странно: нормальное, привычное рабочее обсуждение делового вопроса Бедроградской гэбней и — при посторонних. Ничего особенного вслух не прозвучало — ни неположенной по уровню доступа информации, ни просто каких-то совсем уж внутренних моментов, — но, но —

Совсем как когда за очной ставкой по поводу нереализованного ПН4 подглядывали фаланги: задёрнуть бы шторы! Зачем они смотрят, это наши дела.

— Вентиль ведь мог стоять открытым сколько угодно, жители дома не заметили бы разницы, — спокойно вклинился в рабочее обсуждение Смирнов-Задунайский. — Вы уверены, что его не провернули год назад? Два года? А что касается вируса, господа, все вы как будто забываете, сколько человек к нему на самом деле имели доступ. У вас же целые склады стояли, — он еле заметно пожал плечом. — Один раз кто-нибудь недостаточно хорошо закрыл склад, кто-нибудь другой без особой цели украл пробирку, перепродал третьему, а тот не знал, что с этим полагается делать… Да вирус ещё в Медицинском корпусе мог утечь. И тот, по чьей вине это произошло, теперь об этом и не вспомнит. Он же никого специально не заражал, просто допустил какую-то мелкую оплошность, которой сам не заметил. И не считает себя виноватым. — Смирнов-Задунайский снова не смотрел на Андрея, Смирнов-Задунайский смотрел на кого угодно, кроме Андрея. — Я могу ошибаться, конечно, потому что мне никак не придумать, зачем же это могло быть кому-нибудь нужно. Со всеми этими взаимными планами совершенно забываешь, что иногда люди совершают поступки просто так, без внятной цели.

Просто так, без внятной цели.

Потому что все люди — пыль. Какие у пыли могут быть внятные цели?

Андрей и рад был бы прислушаться к аргументам Смирнова-Задунайского, но голубая рубашка и совершенно Савьюрова демагогия вызывали инстинктивное отторжение, желание отгородиться.

А ещё — Смирнов-Задунайский всё не смотрел и не смотрел на Андрея.

— Говоришь так, будто кого-то покрываешь, — прищурился Соций, — кассахская шлюха.

«Кассахская шлюха» — это ниточка, которую нельзя, никак нельзя сейчас отпускать. Андрей расслабился и продышался: кассахская шлюха, кассахская шлюха, кассахская —

Как же хорошо, что рядом Соций с его животным каким-то недоверием к кассахам! Не даёт окончательно слиться Смирнову-Задунайскому с несчастной голубой рубашкой, невольно напоминает: это игра, это ложь, психологическое воздействие, психическая атака.

Это другой человек.