Чума в Бедрограде

— Очень просто, — Гошка пожал плечами. — Весь развал Колошмы произвёл на Андрея сильное впечатление — первая гэбня, да и возраст такой, подходящий для впечатлительности. Отсутствие синхронизации, перекос власти в сторону кого-то из голов, несогласованная самодеятельность — это с тех пор его любимые кошмары.

— За которые к нему сейчас применяют право нейтрализации четвёртого, — резонно заметил фаланга.

Гошка пожал плечами ещё выразительней:

— Фрайдизм. «Страхи рано или поздно овеществляются и поглощают личность» — или как там в оригинале?

Иногда у Гошки прорезается эрудиция, хот’ он и твердит, что книжки пишут-читают те, у кого силёнок не хватает действительно важными делами занимат’ся. То, что сам он при этом вес’ма и вес’ма начитан, — производственная тайна, известная разве что родной гэбне.

Бахта Рука некстати вспомнил, что Андрей-то Фрайда недолюбливает. Оскорбился бы, если б узнал, что его тут с фалангой с позиций фрайдистских неврозов разбирают.

 — Да и без фрайдизма всё ясно, — Бахта Рука понимал, что говорит это как будто бы для Андрея, чтобы тот не возмущался и не шипел, когда потом за каким-нибуд’ длинным пойлом вроде джина они будут вспоминат’ ПН4.

Вспоминат’ — будут, но не с Андреем.

— Поделитесь мнением, Бахтий Цоевич, — не давал расслабит’ся фаланга.

— Колошма ест людей, — просто сказал Бахта Рука, точно этих трёх слов достаточно, чтобы понят’, о чём он, но одумался и пояснил: — Специфическое учреждение со специфическими условиями, которые накладывают отпечаток. Не могут не накладывать, ничьей личной вины или слабости тут нет. Место такое — сами знаете, степняки его дурным обзывали до всякой колонии. Это всё предрассудки, конечно, но колония-то сильно лучше не сделала. Там ничего нет, только камеры и степь, и люди от этого сходят с ума потихоньку. И не одни заключённые, жизнь гэбни Колошмы несильно лучше — допросы, допросы, допросы, а больше ничего, вообще ничего. Лучше ничего и не хотеть, всё равно ведь не будет — разумнее сразу отказаться от любых потребностей. И поэтому даже те, кто вырвался, остаются со своей персональной Колошмой в голове, от такого уже не избавишься.

Бахта Рука не соврал ни в чём, кроме вывода. В то, что персональную Колошму не вытрясти из головы, он не верил — он же видел, как это было у Андрея.

И саму Колошму тоже видел, включая одиозного Начал’ника — давно, до Андрея и даже до Соция и Гошки, в совсем другом составе Бедроградской гэбни Бахта Рука катался туда по делу — вызволят’ служащего, попавшего под раздачу ни за что.

Колошма была жуткая, жуткая и вязкая, не спасала даже широкая, просторная степ’.

Наоборот, получалос’ только хуже — больше пустоты, от которой не спрятат’ся и не убежат’, из которой не ускакат’ на коне и не уехат’ на такси. У степняков никогда не было лошадей, а у гэбни Колошмы — служебного транспорта, им незачем, потому что некуда. Им не сест’ за рул’, не погонят’ по шоссе, пяляс’ на убегающие звёзды фонарей, снимая накопившееся напряжение. Не завалит’ся в заведение с музыкой, выпивкой, хорошим меню и незнакомыми, разодетыми, шумными людьми, не зайти в киоск за газетой, не перекинут’ся парой приветливых и бессмысленных реплик с девушкой на кассе.

Газеты на Колошму привозят с курьером и двухдневным опозданием.

Вернут’ся оттуда в нормальную жизн’, тем более в Бедроград, — праздник само по себе. У Андрея были жадные глаза и очен’, очен’ твёрдое понимание, как много на самом деле значит всё то, чего на Колошме у него не было: газеты, заведения, такси — и синхронизация.

— Травма Колошмой, говорите? — привычка фаланги жеват’ губу раздражала.

— Даже ничего не понимая в травмах и прочей психологии, — весомо пробасил Соций, — стоит иметь в виду, что опыт никуда не девается. Если опыт рассинхронизации уже есть, повторять его менее страшно, нежели в первый раз. Хотя бы с бюрократических позиций.

Что они все трое сейчас несут?

Говорят одно, думают другое, решили трет’е — и наматывают эти круги без конца. Фаланга понукает их кнутом своих наводящих вопросов, рассматривает как под микроскопом, никуда не торопится — хочет узнат’, как же так вышло, что в Бедроградской гэбне один голова заказал смертельный вирус, устроив критическую рассинхронизацию. А Бедроградская гэбня, её остатки, очен’ хотят, чтобы фаланга не узнал, что вирус общий, синхронизированный, но ничего это не отменяет, раз Андрей сбежал.

Вот и ходят кругами.

— Случались ли ранее поводы подозревать Андрея Эдмундовича в намеренном нарушении фактической синхронизации?

Глупые служебные инструкции делят синхронизацию на фактическую, физическую и психическую — как будто ест’ разница, как будто одно не завязано на другое, как будто сокрытие «значимых производственных сведений» не мешает дышат’ в одном ритме.

И да, поводы случалис’, только очен’ давно, в самом ещё начале — и кому, как не фаланге, об этих поводах известно больше всех.

Но Бедроградская гэбня пережила, забыла и выкинула их к лешему — потому что нечего раздуват’ из комара бегемота, тем более из мёртвого комара.