Чума в Бедрограде

— Всё я знаю. Экспедиция — прикрытие, хотя все клянутся, что она на самом деле будет. Но сейчас студенты нужны для того, чтобы делать из их крови лекарство от чумы. Видишь? Я сознательная. И тоже хочу помочь. С твоей стороны довольно-таки свинство мне это запрещать.

Ругались они, между прочим, на ушах у всего истфака с медфаком в придачу. Поучаствовать в процедуре, позволяющей потом поехать на полсеместра в степь, хотели все. Конечно, дело было не только в академическом рвении. Есть ещё, скажем, стадный инстинкт, близящийся юбилей Первого Большого Переворота (к которому все хотели бы уже освободиться), жаркая и пламенная любовь к парам Ройша (который, разумеется, возьмётся замещать всех уехавших) и её, Брови, идеологическая работа.

На нытьё о том, что Бровь же такая важная и значимая, она же видела самого Гошку и даже пила с ним коньяк, она же не дура и прекрасно понимает, что происходит что-то хитрое и коварное, Дима на бегу вывалил ей всё как есть и предложил помочь. Походить, послушать, поубеждать сомневающихся в том, что Вилонский Хуй — это круто.

Потому что Бровь, разумеется, куда эффектнее скопцов.

Которые, между прочим, всё ещё толклись где-то на факультете (историческом, не медицинском) и охотно демонстрировали всем желающим признаки своей профессиональной принадлежности.

Бровь, разумеется, посмотрела. Это заставило её глубоко задуматься о смене эстетической парадигмы за век. В Петерберге, как известно, были крайне популярны оскопистские салоны, а там, гм, вся соль была как раз в, ну, э, наличии признаков профессиональной принадлежности.

То есть отсутствии.

То есть, в общем, сто лет назад люди от этого тащились, а Брови вот оскопление вовсе не показалось воодушевляющим.

Надо написать об этом курсовик! У Габриэля Евгеньевича, хе-хе. Не зря же он носит стрижку под Веню.

В следующем году. В этом Ройш её действительно не отпустит и тему не сменит.

Так вот! Поскольку весь истфак массово ломанулся за процедурами, инфраструктура медфака треснула. Актовый зал медфака (куда менее впечатляющий, чем истфаковский, ха-ха) быстренько снабдили простой аппаратурой (не так много нужно для простенького медицинского осмотра на предмет порока сердца, гонореи и прочих несовместимых с твирью заболеваний) и наводнили студентами. Актовый зал — потому что в другое помещение (например, кабинет в лазарете) столько народу не влезло бы, а всем истерически хотелось подкрасться поближе, посмотреть, поорать и что-нибудь спросить. Так что, когда дверь кабинета в лазарете чуть не выломали, было принято важное решение переместиться.

Объёмы помещения не спасали, поскольку осмотр вели, по сути, папа, Попельдопель и Дима втроём. Конечно, к ним прилагался ещё пяток каких-то аспирантов-медиков, но их основная функция состояла в том, чтобы мычать и переминаться с ноги на ногу. Кроме того, Дима постоянно делал рукой «ща, погодите» и бегал к Попельдопелю за консультацией — и правда, зачем великим изобретателям из столичных медкорпусов знать, как проводится простой осмотр? Кроме того, большинство посетителей вместо осмотра предлагали Диме изысканную беседу о скопцах, и он, пленник своей вежливости (то есть неверных представлений о скорости течения времени), не мог отказаться.

Свои признания в том, что всё она знает про истинную суть происходящего, Бровь поведала папе заговорщическим уголком рта, потому что на другой стороне его стола навязчиво топтался некий долговязый студенистый тип с пачкой справок в руках.

Папа со стуком отложил ручку и снял очки. Все-то медики их носят, Дима вон по собственному признанию нацепил именно тогда, когда осознал зов сердца и уехал в Столицу.

— Д-давай-ка от-тойдём на минуту. Ждите.

Давно пора.

Шпионский роман стремительно обращался шпионской эпической драмой, так что конспирация от всяких студенистых была весьма кстати.

Папа что только не за ручку препроводил Бровь на кафедру вирусологии и педантично закрыл дверь. Кафедра, как обычно, щерилась бесконечными попельдопелевскими дипломами, склянками неизвестного назначения и гордо водружённым над столом плакатом с вирусом гриппа в разрезе и подписью «БОЙСЯ БОЛЕЗНЕЙ, ОНИ ВРАГИ». Конечно, не такой бардак, как на кафедре истории науки и техники, скорее нормальный рабочий беспорядок. Но если бы, например, Бедроградской гэбне удалось дать ход обвинению Брови в том, что она тайно умыкнула смертельный вирус прямо отсюда, фалангам не составило бы большого труда в это поверить.