Чума в Бреслау

Бреслау, четверг 10 сентября 1925 года, четверть первого пополудни

Богато обставленный кабинет криминального советника Эберхарда Мока больше напоминал элегантный салон, чем аскетичный номер для работы, в котором ни одна деталь не должна отвлекать напряженного внимания и разбить суровой последовательности силлогизмов, а возможный допрашиваемый должен исполниться страхом перед неумолимым правосудием. Полицайпрезидент Вильгельм Клейбёмер долго колебался, следует ли дать согласие на необычный декор кабинета, пока, наконец, убедило его обширные официальное письмо, полное пунктов и подпунктов, которое вышло из-под пера недавно назначенного советника. В этом письме Мок точно и ясно обосновывал необходимость закупки такой обстановки, а его аргументы ссылались на современные методы допросов. Подозреваемый легко признает свою вину, а пугливый свидетель бросит молчание, проявлял в своем письме Мок, когда будет допрошен сначала вежливо и нежно, в окружении знакомой ему обстановки, а на следующий день резко и решительно в пустом, забетонированном подвале другим, лучше всего жестоким полицейским. Подсознательно тот допрашиваемый захочет вернуться в уютный интерьер к доброму следователю и станет более уязвим на уговоры, склоняя его для изложения реальных показаний. В этом письме Мок ссылался на научные труды доктора Рихарда Хёнигсвальда с психологического факультета философского семинара Университета Фридриха Вильгельма в Бреслау и цитировал несколько раз длинные их пассажи. Именно эти цитаты, научный стиль письма, точность пунктов и подпунктов, а прежде всего — заявление Мока о том, что издержки на обстановку он покроет из своего кармана, заставили полицайпрезидента после нескольких дней колебаний согласиться, при условии, однако, что Мок не будет относиться к своему кабинету как к квартире. Это условие не было для нового криминального советника трудным для исполнения, потому что — благодаря новому, более высокому положению — он снял красивую пятикомнатную квартиру с ванной и подсобкой на Редигерплац.

Неудивительно, что темноволосая учительница музыки, двадцатилетняя панна Инга Мартенс, никак не могла разглядеть убранство кабинета, купленное в роскошном магазине Вильгельма Корнацкого. Она сидела за столом, накрытым салфеткой, стоящим на элегантном зеленом ковре. На столе стояла ваза с немного пожелтевшей водой и цветами, чем панна Мартенс — глядя с легким беспокойством, но и интересом на крепкого брюнета с квадратной, свежевыбритой челюстью — с улыбкой объясняла себе мужскую невозмутимость и бесчувственность к красоте цветов. Над ней была круглая люстра, с которой свисали лампочки, спрятанные в абажурах в форме желудей. Справа, под большой картиной, изображающей морскую бурю, всю длину стены занимали невысокие комоды, а в них вместо хрустальных графинов, бокалов и кубков стояли — что также неприятно царапнуло панну Мартенс — скоросшиватели с тщательно выписанными корешками. На небольшом возвышении в подоконной нише располагался письменный стол, тоже накрытый салфеткой и тоже украшенный вазой, но на этот раз пустой.

В случае с соблазнительной учительницей психологический эффект, который должен был вызвать «домашний» интерьер, вообще не возникал. Все произошло как раз наоборот. Оживленное и богатое воображение панны Мартенс быстро разоблачило полицейского из темного, хорошо скроенного костюма и облачило его в домашний халат с бархатными вырезами и ночной колпак. Результатом был взрыв заливистого смеха панны Мартенс, что криминальный советник воспринял с понимающей и несколько — что с дрожью она констатировала — любезной улыбкой.

— Рад, что у вас хорошее настроение. — Мок протянул в сторону молодой женщины серебряный портсигар. — Но позвольте напомнить вам о цели вашего визита.…

— Да, да, — быстро ответила она, беря папиросу. — Простите, я никогда еще не была в таком кабинете…

Мок не сказал ни слова, но крепкими, короткими пальцами на мгновение побарабанил по драпировке.

— Ну и что мне делать? — спросила она.

— Расскажите мне все, — ответил Мок, гадая, то ли это была именно домашняя атмосфера, то ли прекрасные глаза и губы панны Инги заставили на этот покорный вопрос «что мне делать» всплыть в сознании Мока неприличные ответы. — С того самого момента, как вы прервались. То есть с того момента, как ночью вас разбудил грохот над головой…

— Да, так оно и было. — Панна Мартенс выпустила дым вверх, не затягиваясь им. — Что-то грохнуло над моей головой. Я проснулась. Была в ужасе. Потом посмотрела в окно и закричала. За окном рисовалась какая-то темная фигура. Через некоторое время, потрясенная, прячась в углу комнаты, я различила в этой фигуре ноги, руки, голову… И веревку… Это было страшно… господин советник, за моим окном был виселица.…

— И что дальше? — Мок не мог оторвать глаз от ее груди.

— Я побежала к сторожу, — ответила она и неуклюже затушила папиросу. — А он вас вызвал… Вот и все… До утра я не вернулась в свою квартиру.…