Чумные ночи

«Власти Турецкой Республики запретили османским принцам и принцессам въезжать на территорию страны, так что их имущество было легко тайком присвоить», – сказал однажды мой двоюродный дед, шехзаде Сулейман-эфенди, беседуя в Ницце с моей бабушкой (а та передала его слова моей маме). Сулейман-эфенди хорошо изучил этот вопрос, «скормив» немало денег адвокатам, представлявшим его в стамбульских судах. «Однако на Мингере не было других представителей династии, кроме нашей матери Пакизе-султан, и там просто забыли запретить ее потомкам возвращаться на остров. Твоя дочь должна этим воспользоваться!»

Когда отец наведывался на остров, они с мамой немало говорили и спорили о том, как «воспользоваться» упущением властей через пятьдесят лет после Мингерской революции. Я, будучи ребенком, ничего не понимала в этих спорах и очень их не любила, потому что кончались они обычно ссорой родителей. По этой причине вопрос «о тех землях» меня нисколько не интересовал, пока мне не исполнилось тридцать.

Иногда я говорю себе, что лучше бы и дальше не лезла в эти дела, поскольку люди, неспособные понять мой горячий интерес к истории и культуре Мингера, мою искреннюю любовь к острову, утверждают, будто я приезжаю в Арказ только для того, чтобы завладеть теми земельными участками.

Я была твердо настроена избегать в этой книге полемических замечаний личного характера, но теперь хочу открыть читателям одно из самых больших несчастий моей жизни. Двадцать один год, с 1984 по 2005 год, мне был запрещен въезд на Мингер. Посольство в Лондоне не стало продлевать мингерский паспорт, положенный мне как уроженке острова. В том же посольстве отказались ставить визу в другие мои паспорта, английский и французский. Двадцать один год я была лишена возможности бывать на острове, дышать его воздухом, ходить с мужем и детьми на его пляжи, бродить по арказским улочкам и, разумеется, работать в мингерских государственных архивах.

Мне было очень тяжело и больно. Мои друзья, разбирающиеся в такого рода делах и имеющие знакомых в мингерских спецслужбах, уверяли, что я наказана за публикацию упомянутой выше книги. А еще за то, что подписывала открытые письма против военного режима, установившегося на острове в 1980-е годы, и осуждала аресты представителей интеллигенции и оппозиции (как левой, так и клерикальной). Что уж говорить про мои статьи, посвященные истории тюрьмы в Арказской крепости, которые были признаны оскорбительными для мингерской нации.

Однако другие мои друзья, слишком хорошо осведомленные, чтобы считать «глубинное государство»[178] состоящим только из спецслужб, открыто говорили, что настоящую причину следует искать в ином: как наследница прабабушки, я претендую на принадлежавшую ей земельную собственность.

И вот еще что странно… Мне не раз приходилось видеть, как расстраивались западные историки, когда вдруг таинственным образом лишались доступа в османские архивы, где много лет исследовали всякие неприятные темы, вроде резни армян, греков и курдов, или искали доказательства того, что то или иное межнациональное столкновение на самом деле происходило не так, как принято считать. Но, даже зная, как жестоко наказывают за честность моих смелых и добросовестных коллег турецкие власти, я все равно испытала чувство одиночества и вины, когда такому же наказанию подвергло меня мингерское государство.

В 2008 году, когда Мингер подал заявку на вступление в Европейский союз, властям стало сложнее затыкать рот не только подобным мне умеренным оппонентам, но и многим жестким оппозиционерам, которых раньше сажали в тюрьму, левакам и, скажем, тем, кто осуждал бандитов, присвоивших имущество турецких вакуфов и греческих фондов. Мои жалобы в Евросоюз вкупе с содействием некоторых «либеральных» министров из знакомых мне семей (в моей стране знакомство с сильными мира сего всегда служит лучшей защитой, чем ссылка на права человека) в конце концов привели к тому, что мне выдали новый мингерский паспорт.

Не мешкая, я прилетела в Арказ первым же самолетом и, едва покинув пределы аэропорта имени Командующего Камиля, заметила, что за мной установлена полицейская слежка. С тех пор всякий раз, как я останавливалась в Арказе у друзей или в отеле (тогда я уже начала писать эту книгу, вначале как предисловие научного редактора), в моих чемоданах, в моих вещах постоянно кто-то рылся.

Но больше всего меня огорчало не это. И даже не то, что в государстве, претендующем на вступление в Евросоюз, газеты, не стесняясь, называли меня турецкой или английской шпионкой. Больше всего огорчало, что друзья-мингерцы, которые останавливались у меня дома, когда наезжали в Лондон, Париж или Бостон (где я преподаю в университете), встретившись со мной на острове летом, после первого же бокала арказского вина заводили речь о шпионаже и отпускали отвратительные шуточки на этот счет.