Чумные псы

Уильям Блейк как-то заметил, что нелюбимым не дано любить, однако при этом не обмолвился ни словом о том, отразится ли это на их интеллектуальных способностях. У Кевина способности оказались выше среднего. Он рос смекалистым мальчиком и был в полной мере продуктом своего времени. В силу своего особого положения, а также под воздействием идей, которые с самыми лучшими намерениями проповедовали в то время детские психологи, работники службы социального обеспечения и педагоги, он рос, не испытывая никакого почтения ни к родителям (поскольку ничего о них не знал), ни к Богу (о котором, как и о Сыне Его, знал еще меньше), ни к школьным наставникам (которым закон запрещал применять к нему хоть сколько-нибудь эффективные воспитательные меры). В связи с этим инициативность и уверенность в себе развились в нем сверх всякой меры. Ему даже и в голову не приходило, что какое-либо его суждение или действие может быть объявлено неверным с точки зрения логики или морали. Проблема выбора перед Кевином никогда не стояла – он попросту не знал, что это такое. Единственным препятствием в достижении его целей могла стать лишь практическая невыполнимость задуманного: если он вознамеривался сделать то-то и то-то, он всегда начинал с того, что выяснял, станет ли кто-либо ему мешать, и если да, то до какой степени этого кого-то можно игнорировать, водить за нос, запутывать, пугать или, если не поможет все остальное, улестить или подкупить. Уважение к старшим было у него развито не больше, чем у бабуина, – сиречь он уважал их постольку, поскольку они были сильнее или могущественнее. Знакомство с судом для несовершеннолетних на одиннадцатом году (результат попытки ограбить магазинчик, принадлежавший семидесятидвухлетней вдове, с угрозой насилия) убедило его, что с полицией лучше дела не иметь, и не потому, что это чревато наказанием, а потому, что сопряжено с унижением и признанием собственной неумелости. Через год Кевина зачислили в пятый класс переполненной местной средней школы. Как уже говорилось, он был отнюдь не тупицей, учение давалось ему легко, и, войдя во вкус, он очень скоро осознал, сколь многого может достичь, если поднимется над уровнем своей семьи и своего круга. Единственным фактором, который мог помешать столь блистательному прогрессу, были его amour-propre[6] и неумеренное почтение к индивидууму по имени Кевин Гамм. Никому из взрослых не дозволялось указывать, что ему делать, а чего не делать. Бабушка давно уже оставила всяческие попытки. Директор школы был не в счет – школа была столь велика, что он совершенно не представлял себе ни внешнего, ни внутреннего облика шестидесяти процентов учеников, в том числе и Кевина. Учителя же старались поддерживать с юным Гаммом определенный modus Vivendi[7] – отчасти потому, что он был отнюдь не лентяем, иногда даже выбивался в отличники, но больше потому, что почти все боялись с ним связываться – боялись не физической расправы (хотя и это не исключалось), но скорее трений и разногласий с начальством, а также отсутствия начальственной поддержки, если дойдет до конфликта. Куда проще было неукоснительно держаться буквы закона и помогать мальчику по мере сил совершенствовать интеллект, не касаясь при этом характера. В результате в середине шестидесятых годов Кевин получил государственную стипендию и стал студентом-социологом в одном из провинциальных университетов.